Казалось, что после совершенно неожиданной гибели капитана, всё прочие смерти уже не казались столь значительными. Смотря на распростёртое тело гномы, которая именно по его приказу осталась здесь взяла командование над пехотой и лучниками, Элдри действительно не испытывал потрясения. Лишь ещё один лишний груз смерти товарища, которых лейтенант за сегодняшний день набрал с лихвой.
- Прости, - беззвучно, одними губами прошептал рыцарь, отворачиваясь от тела Фриды.
Это была катастрофа. Если в ходе боя у Элдри ещё теплилась надежда, то сейчас, оценив положение отряда он понимал, что это был разгром. Шедимцы понесли не меньшие потери и были обращены в бегство, но Райзу было плевать. Половина отряда погибла, среди оставшихся много раненых, из командования остался лишь сам первый лейтенант и, соответственно, на высокий боевой дух надеяться не приходилось.
Элдри сам был не уверен, стоит ли в сложившихся обстоятельствах даже пытаться продолжить выполнение заказа. Хватит ли у них сил, а если хватит - то какой ценой?
"И что же мне делать... теперь?"
Выходило, что сейчас именно Элдри глааный. Но Райз совсем не считал себя тем, кто способен взять на себя командование отрядом. Особенно в сложившихся обстоятельствах. Во время боя никто пререкаться не стал, но теперь? Первый лейтенант итак уже наломал дров. Вся ответственность за случившееся лежала на нем. Даже понимая, что всех спасти невозможно, смириться с такими потерями было совсем не просто.
"Если меня не примут как командира над всем отрядом, то ответ очевиден: мы прекращаем выполнение этого заказа..."
Наверное, сейчас был самый подходящий момент, чтобы показать себя как лидера и оратора, взять все в свои руки, воодушевить бойцов на дальнейшую борьбу. Но Элдри на самом деле и не хотел этого. Было проще и, наверное, правильнее отступить. Идти дальше - безумие, самоубийство...
- Братья, - сняв шлем, начал Элдри, громко, но без каких-либо эмоций в голосе, обращаясь к окружающим бойцам, надеясь, что его услышит как можно большее из число. - Я не стану говорить много. То, что случилось с нашим отрядом - катастрофа. Много наших товарищей погибло, в их числе - капитан Ульрик. И пусть я - первый лейтенант, но сейчас заменить его я не способен. Я не могу лично принимать решение о том, что делать дальше: продолжить выполнение нашего задания, чтобы смерть наших братьев и капитана не оказалась напрасна, или отступить, ведь риск умереть нам всем очень велик. Потому я хочу услышать ваше мнение. В том числе и о том, поведу ли вас дальше я или кто-либо другой. Ведь в том, что случилось, несомненна, изрядная доля именно моей вины.

Глухой стук пустых копыт по травяному морю и лошадиное ржание были музыкой, сопровождающей степных кочевников на протяжении всей жизни. Для кого-то добавлялась блеяние стада, лай собак, шорох нити с тихим стуком продырявленной иглой кожи, но основные ноты плаксивой моринхууры оставались неизменными.

Верна уже устало клонилась к закату, Отец-Небо нарядился в багряный кафтан, а кучерявые облака размазались по небосклону, словно стыдились того, что закрывают едва начавшие появляться редкие звёзды. В родном улусе в это время большая часть кочевья уже начинает готовиться ко сну, но отряд из сорока мужей шёл дальше на юг. Впереди разведчики, за ними, гордо вскинув морду навстречу лёгкому сентябрьскому ветру, гарцевала Яргуй, подчиняясь своему наезднику, после на лошадях семенили слуги с майханами и табуном без наездников на привязи. Замыкал строй отряд из сильных мужчин с обветренными лицами и не одним шрамом, полученным в тяжёлых боях. Лёгкая экипировка, оружие было убрано - кочевники не были настроены сражаться и зорко всматривались в линию горизонта. Они возвращались домой.

Первые юрты появились вдалеке - на равнине они хорошо выделялись. Овечьи шкуры - где-то белые, относительно свежие, а где-то жёлтые, служившие верой и правдой укрытием от безжалостных солнечных лучей, холодного ночного ветра и сильных дождей по осени: они рассказывали историю этого жилища и целой семьи. Круглые строения с вытянутой шапочкой-крышей не могли не радовать глаз. Вот он - родной улус. После многих месяцев странствия! Есугей сам того не осознал, как верная лошадь перешла на галоп, гонимая мыслью об отдыхе и нажимом шенкелей всадника. Птичьей трелью донеслись до слуха отряда самое желанное слово, которое многие и не надеялись услышать “Вернулись”. Не все, конечно. Степь даёт - степь забирает, так говорят. Но Яргуй, повинуясь команде, перешла на шаг, она топталась, проходя мимо юрт нукеров к самому сердцу улуса - к жилищу нойона.

Асанай же, верный слуга Есугея, был отправлен домой на несколько дней раньше - возвестить о скором возвращении, но, что было более важно: подготовить юрту для самого княжича. Для его братьев, что проливали рядом кровь, достаточно было вернуться домой, где их встречали жёны и, если духи будут милосердны, выводок детишек. В улусе их ждала юрта с домашними запахами и тёплая постель. Есугея же ждали лишь родители, да брат с сестрой. Но он взрослый, больше не птенец, полноценный степной орёл, расправивший крылья. Не было никого, кто поддерживал огонь в его очаге, ожидая его возвращения. И масло с песком, способным очистить тело от ужаса сражений, может подготовить лишь Асанай.

Люди повыскакивали наружу в чём спали, накинув дэгэлы на плечи. Для многих возвращались друзья и родственники, радость за тех, кто всё ещё ходит на земле- веская причина, чтобы повременить с отходом ко сну.

Нойон, не успевший переодеться, в полном своём облачении “вождя” стоял у своей юрты. Грозный, величественный, настоящий вожак племени - он сложил руки на груди и смотрел на нукеров, что заполняли “площадь”. Бактагдар, каким бы харизматичным и мудрым он не был, не мог убегать от своих лет: его длинные угольные волосы коснулась благородная серебряная проседь. Поискав одним лишь взглядом взглядом, Есугей легко смог найти слезящиеся глаза матери - уставшей постаревшей женщины, что прижала ладони к груди, не смея шевельнуться. Счастье Сайханбаяр было велико, но её младший сын не мог понять наверняка, что её так беспокоило, почему радость переполняла сердце женщины. Но каждая мать, смирившаяся с тяготами Степи еженощно молится духам, чтобы её дети непременно вернулись живыми. За мамину спину жалась девочка, что наверняка могла именоваться “девушкой” - на её ногах были замшевые унты - совсем уже взрослая.
Среди толпы Есугей мог видеть и опечаленные лица: женщину, что несколько минут назад была женой, а сейчас стояла в новой роли, сокрушаясь в объятиях матери, что потеряла сына, для кого-то братья не вернутся домой, отцы уже никогда не выдадут дочерей замуж. Радость с примесью грусти, так бывает, потери незначительные. Но всегда тяжёлые даже для суровых степных воинов.

Сейчас, в это мгновение, все взгляды были обращены на главу отряда. Его сизая кобыла переминалась с ноги на ногу, даже нойон дал слово своему младшему сыну, желая услышать речь воина.

Есугей - получен вызов-пролог: Перекрёстки

Тяжелая битва пробудилась в памяти Есугея, не найдя покоя в недрах его сердца. Не она первая и, вероятно, не последняя. Прах собратьев был тяжёлой ношей, что словно тяготил степных кобыл. Смерть всегда близка к жителями степи.
Речь все слушали, затихнув. Пронзительный детский плач лишь громом раздался, но звук с каждым ударом сердца становился тише. Видимо, дитя был стремительно унесён мамой или нянюшкой. Никто не говорил, не шептался, каждому хотелось забрать с собой кусочек слова княжича, унести с собой. Пусть улус и был довольно крупным, насчитывал около двухсот голов взрослого населения, но новостей было не слишком много, поэтому народ жадно глотал вести из путешествия молодого господина. Если не получилось быть рядом, стоять плечом к плечу, то услышат всё из первых уст.
К всеобщему разочарованию, Есугей не начал бахвалиться сразу. Не рассказал о великих битвах, не похвалился своими подвигами. Но, взглянув на морщинки вокруг глаз своего отца, Гроза Волков понял, что тот доволен. Кинул народу кость, который люд с радостью будет обгладывать до следующего вечера. Последняя фраза прозвучала, кочевники возликовали - начали свистеть, гоготать, бренчать всем, что попадётся под руку, лишь бы создать общую какофонию. Но зоркий глаз командира видел, были семьи, что остались безутешны. Но они вновь скрывались, накрываемые с головой волной людского ликования вокруг. Горе что тонуло в радости.
Бактагдар поднял руку, на которой красовались металлические перстни и браслеты. Гул постепенно начал стихать, пока не смолк, а мужчина сделал глубокий вдох, набирая побольше воздуха. Его лицо - всё такое же величественное, рассечено шрамами, что кора старого древа. Свидетельство многих битв. 

Бактагдар: - Долог был ваш путь, сын мой. Славные мужи вернулись с победой, перерубили одну из глав длинношеей гидре востока! Видать, духи оберегали вас как детей степи, - его голос был громок, как подобало вождю. Властен, как у человека, что привык повелевать. Но слух Есугея, привычного к струнам морен хуура, сразу заметил хипоту, что раньше не было. Лёгкую, старческую. - Теперь вы дома!
Небольшая пауза, которая позволила отряду спешиться. Их мягкие подошвы коснулись земли, а коней взяли под поводья. Не в первый раз они возвращались из долгого путешествия и, видит Отец-Небо, не последний. Лошади стояли смирно, кто-то бил себя хвостом, кто-то ржал невовремя, но нойон позволял подобное.
Бактагдар:- Отправляйтесь в свои семьи, очистите тело от пыли земель и крови чужаков, погрейтесь у очага, дабы кожей впитать своё родное. Как Верна начнёт кланяться Матери-Степи, так придёт пира час!

Отряд подконтрольный Есугею стоял, не шелохнувшись. Лишь парочка новобранцев, совсем ещё юных степняка - одному было семнадцать, а второй на вид старше пятнадцати не казался - всё порывались к своей семье. Они нервно осматривались, переминались с ноги на ногу, отчаянно жаждали вбежать в толпу, оставив своих коней на площади. Но и проверенные воины не проявляли военную дисциплину - они поглядывали в сторону, всем своим видом показывая, что мысленно уже где-то рядом с близкими. Разношёрстные - их лица были обветрены, волосы сальные, жёсткие и вороные, что грива, завязанные в хвосты. Они были одеты кто во что горазд, кто что умел сделать или выменять. Их оружие - найденное или отвоёванное, всё ещё носило в себе следы битв, которые настолько въелись в металл, что стали его частью. Каждый воин ждал, что командир покажет своим видом, что они ему больше не нужны. Малейшая деталь, что выбивалась из привычного “походного” обихода, и их как ветром сдует. Всё же они были членами отряда, что с звучным криком проносились по степи, пугая врагов, а не строевым отрядом закованным в железо бойцов, защищающих свои города за стенами.

Нойон подхватил свою супругу за плечи и мягко направил в сторону юрты. Женщина бросила обеспокоенный взгляд на сына, её губы произнесли что-то, но голос так и не донёсся до Есугея. Лицо отца было скрыто, но, видимо, его ответ показался достаточно резонным, чтобы женщина кивнула. Её глаза ещё раз прошлось по образу сына, и силуэты родителей скрылись под пологом из мягкой кожи. Верна юркнула следом, придерживая мать за длинный пояс, обвязанный вокруг дэли. Поведение семьи понятное - дали сыну отдохнуть с дороги, прийти в себя, не стали прилюдно набрасываться с радостными восклицаниями. Но сейчас молодой господин мог припомнить, что его брата-то в толпе он не увидел. Может, плохо искал? И не мудрено, столько людей! Но Борджигина не было поблизости, как и его жены. Стоило ли к ним заявляться, не пройдя “очищение”? Принести “чужое” в юрту к близкому - правильно ли будет так поступать?
А вот преданный Асанай с хитрым прищуром улыбался во весь рот удивительно хорошо сохранившихся зубов. И ни один не потерял, лис! Отдохнувший, свежий после долгого путешествия. Он услужливо взял поводья Яргуй и похлопал её по шее, принимая бразды ухода за лошадью господина. Уж ему-то Есугей мог доверять самое ценное, что у него было - себя и своего коня.

Асанай: - Молодой господин, а вы припозднились. Вас сразу отпаивать с пути отваром из сухоцветов и кобыльего молока у раскалённых поленьев Очага или чего ещё желаете? - его весёлая слегка вальяжная манера общения знакомыми интонациями давила на слух, уж таким был этот верный слуга.

Отредактировано Вольный мастер (2025-04-07 23:38:40)

Жители степи были суровым народом, что привык к смертям. Они закаляли свои тела и характеры. На какой бы улус ни пал выбор, в нём не нашлось бы ни одной девочки, что не умела держаться в седле и стрелять из лука. Но чувства не были им чужды. Любимые дети Матери-Степи, они всё ещё оставались людьми. И нойон, старый и опытный Бактагдар, нередко прилюдно отмечал храбрость воинов, испустивших дух на чужбине. Но Есугей был слишком мал, чтобы запомнить такие детали возвращения своего отца из походов. Мёртвые не имеют ни стыда, ни памяти, но остаются живые, которые несут их имена на своих устах в будущее. Тени рук почивших ложатся на родные плечи призраками ушедших чувств и эмоций. Гордые речи о доблести мертвецов - это часть той славы, на которую убитый воин мог рассчитывать, если его подвиг и не сложится в тягучую песню о безвременно почившем храбреце. Меньшая часть. И безутешные сердца друзей и родственников убитых страдали, ощущая пустоту, которая когда-то была заполнена. Гордость - удел живых, и она давала сил не опуститься на колени от невзгод, поднимая руки к Отцу-Небу в мольбе.

Асанай закатил глаза и повёл Яргуй и самого княжича вдоль юрт - с виду одинаковых.

Асанай: – Видать, ты никогда котов не видел после гона. Морды такие дово-ольные, - он хитро усмехнулся, чуть обнажив зубы в улыбке. Хищно. – Однажды поймёшь.
Где в этот раз было его собственное укрытие, сын нойона не знал – таковы правила. Если бы была у него жена, юрту ставили бы в центр - недалеко от нойона, защищая со всех сторон нукерами. Но сейчас приходилось довольствоваться юртой в среднем кольце, окружённым убежищами некоторых из его воинов. Никто не знал, вернётся ли младший господин обратно на этой стоянке, ни один не стал бы держать для него особое место.

Обойдя очередную стену, Есугея слуга остановил у полога. Верна огненным отливом бросала лучи по левую руку, тени от неё клонились по правую. Всё так, как заведено. Асанай кивком указал на юрту, приподняв брови в нетерпении, словно хотел что-то сказать, а сам направился заниматься Яргуй. Уж нужно было помочь верной кобыле избавиться от седла, а облиться маслами Есугей мог и в одиночестве. Чай, уже не мальчик, а взрослый мужчина почти десяток лет.

На свежем воздухе не было так светло, чтобы переход в помещение сопровождался слепыми пятнами. Шутка зрения! Прямо напротив входа потрескивали угли. Закат освещал котёл с чем-то бурлящим, походим на походный суп. За огнём необходимо было следить - по поверьям, пока стоит юрта, очаг не должен был угаснуть. Но это обязанность жены, а пока её не было, Асанай выручал. Позади юрты располагался алтарь - важная часть дома, где встречали дорогих гостей и читали молитвы духам. По правую руку стояли сундуки с железной посудой, тканями, ступа... Всё, что могло пригодиться в хозяйстве двум неженатым мужчинам. У полога бочонок с чистым песком был накрыт деревянной крышкой, на которой стоял закупоренный пробкой графин. Масло с благовониями - необходимое для того, чтобы снять грязь с дороги и провести очищение тела. Но ближе всего из привычного обихода ко входу лежали шкуры, накинутые в подобие постели. По правую руку - гостевая, для слуги, по левую - для самого Есугея. Различные простые талисманы встречались по левую руку вдоль стен - лёгкие, незаметные, чтобы несложно было переносить. Именно с этой стороны лежало оружие в те моменты, когда Есугей бывал дома. Или гостил? Где он ощущал себя более на своём месте: в длительных походах во имя мести и защиты народа тепи или тут, среди своих людей? Ведь на самом деле юрта казалась необжитой - она была ничейной. Убиралась и снова ставилась лишь в те моменты, когда Есугей желал вернуться в свой улус. Безликая. Необжитая. Что чувствовал сам княжич, делая первый шаг внутрь?

Вместе с размоченным в масле аргала песком с кожи Есугея скатывалась пыль с дороги, пот и дух чужих земель. Кашица с лёгким шуршанием опадала на постеленную войлочную ткань, унося с собой усталость многодневной скачки. И наконец хортим, очистительный обряд, был завершён.
Молитва тихими словами уносилась прочь, в уже значительно потемневшее небо, благодаря тооно - незакрытой части “крыши”, что служила отводом для дыма. Получат духи его благодарность или нет, но сакральные ритуалы нужны не столько для духов, сколько для верующих в них. Чтобы сердце, подобно стягу в буре, не дрогнуло на чужбине. Когда последние слова молитвы (зарлиг) были произнесены, словно на душе полегчало, а в груди потеплело. Или это дыхание родного очага, забытое за месяцы кочевий?

Асанай мягко переступил порог юрты, растирая руки. Не было никаких сомнений, что Яргуй стояла ухоженная, и распряжённая - сытая и довольная спутница настоящего степного воина. Уж верному слуге такую важную задачу можно было доверить, о лошадке “молодого господина” тот заботился так же, как о своей собственной. Как бы то ни было, Асанай зашёл в юрту и задернул за собой полог. Звякнул бэлтэ на его поясе. Слуга зябко поёжился и подошёл к жаровне, протягивая озябшие руки. Пусть сентябрь только ступил в свои права, вечера были холоднее перегретого Верной дня. Тихий жар от углей обволакивали его руки, послышался шорох растирания ладоней друг о друга.

Асанай: - Что Мать-Степь послала, тем и рады, - слуга демонстративно развёл руками.
Несмотря на скромные речи, всё же в котле (хоолоке) булькала баранина с диким луком мангиром - свежее, не вяленое и не добытые на охоте мясо грызуна или птицы...
Пахло не степью — словно ветер с юга принёс аромат мистерийских базаров. Щепоть перца, зёрна горчицы… Какая-то женщина с мягким сердцем позволила Асанаю взять то, что так ценилось любой хозяйкой. И Есугей мог догадаться - кто именно. “В честь возвращения младшего княжича - сделаю ему ужин, какой он давно не вкушал!”  Горза Волков уловил намёк — специи могли попасть в юрту лишь от хатун (жены нойона).
Взяв большой половник, Асанай разлил месиво, что звалась тушёной бараниной, в деревянную миску, которую в первую очередь протянул княжичу. Котёл он опустил на расчищенную землю, после чего наполнил свою миску и сел, скрестив ноги, напротив Есугея на пол - за стол с маленькими ножками. Тут же стояли две пиалы - самое то, чтобы наполнить их архи в такой славный вечер.
Асанай: - Скажешь пару слов перед едой?
Он поставил локти на стол и сцепил руки в замок. Традиции ходили от юрты к юрте и менялись: кто-то перед едой вспоминал хорошее, произошедшее за день, кто-то возносил молитвы Духам с благодарностью за еду, а кто-то мог высказывать надежду на будущее. Обычно эти слова говорил либо хозяин дома, либо главная женщина в юрте, но за неимением таковой традиционно таинство перед едой совершал Есугей, а Асанай безропотно вторил ему.

И стоило последним словам сорваться с губ княжича, слуга дождался, когда хозяин приступит первый, после уже и он смог попробовать свою готовку. От баранины пахло терпким мясом и травами. Пар поднимался к небу, пропитывая воздух, смешиваясь с такими знакомыми, практически родными запахами. Смесь неизвестного и далекого, чужого и своего.
Асанай: - Это хорошо, что мы вернулись, - несмотря на то, каким элегантным слуга казался, как у него был подвешен язык, он небрежно брал мясо за кость тремя пальцами и чавкал нарочито громко, смакуя нежную баранину. - Уже пара знойных сезонов миновала с тех пор, как мы останавливались надолго в улусе. Хоть какие-то хорошие новости.
Пусть и сказано было небрежно, даже Есугей, в намёках понимающий едва ли больше, чем в шитье, от него не укрылась подавленность мужчины и попытки пошутить. Вот с собаками было легче: если виляет хвостом -  довольна и рада встречи, а если скалит зубы -  злится, к ней лучше не подступать близко. А по этой лёгкой улыбке на смазанных жиром губах и не поймёшь, правда ли всё хорошо, или всё же стоит переживать. Но столько лет вместе жить бок о бок, Есугей знал, что к его прибытию уж точно пару-тройку слухов по улусу удалось собрать. Насколько они будут правдивы и своевременны, конечно, оставались вопросы, но кто не рискует, тот не управляет отрядом из сорока конников.

Отредактировано Вольный мастер (2025-04-20 23:01:56)