Ночь укутала в свои крепкие объятия, дуновением, смытым с гор, дыша в затылок, заставляя замирать и вслушиваться, не оборачиваясь, силясь разобрать отдаленный грохот обвала или завывание ветра в скалах, но слыша лишь едва различимый шепот трав. Какое-то время ведьма сидела, нахохлившись, вглядываясь в пляску пламени, позволив разуму блуждать свободно, и, разумеется, вскоре танцующие по ветру язычки сложились в высокую фигуру, вспыхнули огоньком самокрутки во мгле и разошлись кольцом огня, стирающим прошлое, заставляющим его вспыхнуть и беззвучно осыпаться пеплом, оставляя на губах горький, отвратительный привкус. Ничего нового, все те же картины, на которые никак не удается повлиять, лишь смыть новой порцией крови, но не сейчас, пока еще можно было терпеть, так что колдунья все-таки устроилась на ночь, унесенная в грезы чудящимся отголоском далекого волчьего воя.
Утром дорога повела дальше, все сильнее и сильнее уводя прочь от цивилизации, от привычного и выверенного мира, увлекая в неизведанные, непонятные дали. Никогда прежде ведьма не была так далеко на севере, не была в горах, не чуяла запаха гор, все более и более насыщенного снегом и промерзшим камнем. Она даже в Хрустальной Башне не была, пожалуй, Монастырь Огня - самая северная точка, где бывала колдунья, и, хотя она намеренно стремилась свести общение с людьми к минимуму, сейчас, все дальше и дальше уходя от города, она чувствовала... беспокойство? Сложно было понять, слишком непривычное, слабо уловимое чувство, с трудом поддающееся опознанию, но да, вероятно, это было беспокойство, вызванное непривычными условиями, необходимостью доверить жизнь незнакомцу, непониманием, что может принести следующий шаг. Молчаливость и настороженность горца передавалась и ей, вынуждая вслушиваться и вглядываться, хотя ведьма и не знала, что нужно искать, разве что одно слишком сильно бросалось в глаза - Лекс. Она не собиралась спрашивать, что за демоны изжевали его душу, просто отмечала, что его лучше держать в поле зрения, слишком странно он себя ведет, слишком жадный огонь иногда мелькает в его глазах...
Тропа вилась и вилась, все глубже вгрызаясь в скалы, казалось, вырастающие по обе стороны с каждым шагом, грозя обрушить на головы гнев гор, потревоженных чужаками, что посмел привести с собой горец. Тревога металась меж ними гулким эхом, мешаясь с ударами сердца, сбивая его с ритма и заставляя гулко стучать в висках, пока... скалы внезапно отступили, разомкнув челюсти, ослабив тиски, выпустив на...
Свободу.
Ветер резким, голодным порывом кинулся навстречу, то ли истосковавшийся любовник, то ли ревнивый муж, в один миг с силой сорвав капюшон и растрепав волосы, вынудив глубоко, жадно вдохнуть, прикрыв на миг глаза, будто в первый раз в жизни вкушая настоящий воздух. Он ворвался в легкие, наполнив их до отказа, каждый уголок, захватив все остатки прошлого мира, позволяя выдохнуть их, все, до капли, позволив ветру подхватить бесполезный пепел и унести его прочь, развеяв на необъятных просторах, не оставив и следа от горечи и тоски. Надолго ли? Не важно. Сейчас - не важно... Чистый, абсолютный восторг заполнил душу, отразившись в глазах, оживив спокойную маску лица, затрепетав на уголках скрытых шарфом губ, на кончиках ресниц, переполняя желанием отрастить крылья и отдаться в объятия ветру, чтобы никогда больше не коснуться земли...