------------------) Ворота наверх.

В темноте и фонарных огнях площадь сияла сумрачным жемчужным светом.
Впервые в жизни оказавшись в этой части Акрополя, Айт сначала даже забыл, какого чёрта он тут делает, вырядившись в женскую одежду и закрепив чужой кинжал между двумя рукавами. Это от восхищения -- если в Нижнем Кольце были добротно выстроенные и опрятные улочки, и они были красивы, если Аклорию было видно издалека, и она было прекрасна, то это был центр и вершина города. Великолепие власти в чистом виде, в ярчайшем блеске парада.
Кстати, вспомнив о кинжале, хитрый полуэльф переложил его во внутренний потайной карман куртки, на этом счёл свои совесть и практичность успокоенными, и вернулся к созерцанию. Созерцать было что, как-то даже на задний план ушла мысль, что вряд ли в государственном бюджете есть статья "расходы на роскошь". Вполне вероятно, что именно сюда пошли деньги, которые когда-то должны были пойти на что-то ещё. Да. И ещё говорят, с такими-то правителями, что Мистерия -- сверхдержава. Ну да... мистерия, одно слово. Лигейцы нас задавят. Чтобы не понять, как именно это будет происходить, нужно было просто никогда не бывать в Лиге, и не видеть, СКОЛЬКО там товара на вброс. И где тогда окажутся эти вот купола и статуи? "А вот здесь когда-то стоял замок мистерийских императоров, но потом Лионхартам пришлось продать его, и оперу, и храм Инноса, для того, чтобы оплатить долги своей страны наружу", -- скажет какая-нибудь противная старая училка с бородавкой на носу, и толпа малолетних толстых лигейцев будет стоять и хихикать над типично мистерийским парнишкой их же возраста, продающим лимонад на этой же площади и не имеющим даже малейших перспектив на хоть какое-то, хоть начальное образование.
Но всё-таки пока ещё оно (то есть, он -- весь комплекс, огромная площадь и три здания) здесь стояло, то, что через двадцать-тридцать-сорок тысячелетий будет продано или разграблено. Излишество не может быть красивым уже потому, что и красоты, и уродства в нём будет чересчур много, но излишество вполне может быть величественным. Чтобы усомниться в том, что площадь величественна, нужно быть до крайности закоренелым скептиком. Площадь было не охватить взглядом, и пришлось сфокусировать взгляд на здании оперы. Айт сознавал, что нужно попытаться привыкнуть к этому великолепию, потому что легко будет не в самый подходящий момент отвлечься на созерцание. Вообще, он побаивался непривычной обстановки. Или даже не побаивался, а полноценно боялся, и, наверное, понимал, что чувствует младенец, впервые увидевший свет.
Разглядывая великолепное мраморно-позолоченное здание, вселяющее в привычное к небольшой мансарде да уютной сторожке сознание некое даже беспокойство, Рокслей старался понять, можно ли добраться до натуралистичных золотых статуй (оказалось, что нельзя -- цепляться было не за что, а карабкающаяся клякса, похожая на девчонку -- прямой повод полезть следом и арестовать, да и вообще, вандалов и без Рокслея в мире много). Потом попытался придумать, как минимум, один способ применения близстоящих стражников в бою. Потом понял, что на площади слишком тихо, огляделся, пытаясь понять, куда делся привычный ропот и говор -- количество людей, особенно по сравнению с вечно гудящим Нижним Кольцом, было утешительно небольшим. И все ручейки людского потока сходились к театру, так что можно было предположить, что днём здесь ещё спокойнее.
А потом Айт заметил существо, отдельное от всей этой микротолпы народа. Адепт даже не понял, какого оно пола, но зато сразу понял, что это и есть настоящая красота, тёмная, таинственная, сдержанная, в противовес мраморной громаде оперы. Высокий (потому что всё-таки напоминало оно человека, а человек относится к мужскому грамматическому роду), в чёрной одежде, скрывающей наличие или отсутствие фигуры, он стоял настолько незаметно, что не заметить его было очень сложно. И тем не менее -- умудрялись. Люди шли мимо, не замечая, какое ядрёное, просто-таки смертоубийственное спокойствие льётся от этого типа рекой. Он никуда не торопился, не спешил, вообще не шевелился. Он был спокоен, и нервничавший до этого Айт тоже успокоился, как следует рассмотрев тёмную фигуру в экзотической шляпе.
Почему-то Рокслей был совершенно уверен, что уж теперь-то всё получится. Улыбнувшись в сторону спокойного существа, адепт повернулся обратно, сунул руку в карман куртки, зажал билет в кулаке, и всё ещё неосознанно, малозаметно улыбаясь, принялся выискивать взглядом Крейсона. Или "прикрытие" значит то же, что и маскировка?

Подумав о том, что всё будет хорошо, Айт явно погорячился. Нет, страха и беспокойства, по крайней мере, того, которое было, не появилось, адепт огня был по-прежнему уверен в своих силах, но появилась совершенно другая причина нервничать: совершенно незнакомое общество, с совершенно незнакомыми инстинктами -- личными и стадными... непонятно было о чём они говорят, страшно было слушать, КАК же они говорили -- жеманно, манерно; так, что бабу от мужика не отличить, если послушать беседы. Положа руку на сердце, полуэльф всё-таки оказался не настолько хитёр, вернее, не настолько опытен и предусмотрителен, чтобы понять: наверху-то и обычаи повыше классом будут! Ну, или...
Услышав голосок неопределённого пола, рассуждающий о каких-то кринолинах и абстрактной графине под абстрактной фамилией де Сен-Мантелье, Рокслей сморщил нос и отошёл подальше. Можно подумать, это спасло... разговоры, разговоры, разговоры... они были со всех сторон. Сразу захотелось или продать площадь со всеми строениями и гражданами лигейцам, или же просто-напросто взорвать. К счастью, или к сожалению, но на первое у Айта не хватало полномочий, а на второе -- умений и сил. Так что пришлось отойти подальше, уповая на то, что удастся избежать толпы.
Ага... щаз. Так вот и дождался начала концерта в спокойном месте. Да лучше бы на месте стоял, всё не разговаривать с этими идиотами. Стоило сесть на сравнительно свободную скамью, и предаться созерцанию и размышлениям, как эти самые размышления были наглейшим образом прерваны. К полуэльфу начал подкатывать какой-то субъект гражданской наружности.
Да что за день такой, покоя никакого нет! То гражданам от меня что-то надо, то мне от граждан... люди добрые, помогите! Маньяки по городу бродят! Так, Рокслей, ну-ка включай думалку... если это -- маньяк, значит, нам повезло. Девушка из меня получилась симпатичная, но симпатичность -- далеко не красота. Так... в трактире потискать -- самое то, а вот великосветское общество -- ни фига не воспринимает. Кроме того, на мне -- мужская потрёпанная куртка, и платье, десять лет уже как вышедшее из моды. Соответственно, попользоваться насчёт клубнички у такой барышни -- моветон, а значит -- одно из двух, этот товарищ или совсем отчаялся найти себе ровню, пусть даже вроде куртизанки, и видит во мне спасение от хронического одиночества, или он -- маньяк, опознавший мой билетик... ну же, давай, Рокслей, побеседуй с ним.
-Мадам? Вот уж не думала, что выгляжу, как замужняя женщина... -- изобразив улыбку одними губами, полуэльф обернулся к нежданному собеседнику и попищал свой ответ, старательно выдерживая голос и тон. -Но если я -- мадам, то стоит сказать, что нет, вынуждена отказать Вам в чести... оставим. У Вас был ко мне вопрос?

Айт улыбнулся, и хотел было ответить какой-нибудь колкой фразой, но, ожидая угрозы со стороны товарища с тростью, дождался её совсем с другой стороны. Вернее, от товарища, но не в том плане, в котором ожидалось. Дальнейшее же запомнилось, как какой-то бредовый, но сравнительно спокойный сон. Улица, сравнительно тёмная, монотонные шаги собственного тела. Все суставы словно налились свинцом, превратились в тяжёлые камни и двигались с каким-то даже скрипом, но этого всего не была. Была дымка спокойного сна, и даже пробуждение наступило почти привычно. От визга, громкого и продолжительного.
Рокслей замер (не по своей воле...), и хлопал глазами на стоящего перед ним человека, как баран на новые ворота. А с чего бы это я "дорогой"?! Трудно сказать, что именно на момент "пробуждения" шокировало больше: странное помещение, собственная неподвижность или же истерика... Крейсона? Вот так номер!
-Чува-ак, ну не ори ты... -- первое, что пришло в голову, так это выбросить дареный кинжал, но руки почему-то отказывались шевелиться. Оставалось кидаться словами, если не получалось кинуться кинжалом. Словами равнодушными, произнесёнными усталым тоном -- быть может, они бы задели самолюбие "режиссёра", как метко ударившая сталь задевает тело. Только нельзя сказать, насколько меткими были слова. -Ведёшь себя как баба какая-то, честное слово. Пафоса столько... актёр погорелого театра.
Страха почему-то не было. Не было уже и уважения к Крейсону, так самоотверженно защитившему его от насильника, так благородно поддержавшему. Возможно, если бы сейчас стражник-режиссёр-дворянин не говорил таким тоном, Айт бы уважал его ещё больше, как минимум, за сравнительно ловкое интриганство, но истерящих людей Рокслей уважать не мог.
Адепт стоял и ждал. А может, и не надо мне кинжал-то выкидывать. Пригодится ещё, вот чует сердце -- пригодится... Убалтывать, разубеждать в своей подлости или ещё как-то мудрить хитрый полуэльф не собирался. Он понимал, что причина всего этого -- комплексы Крейсона, и настолько сейчас разочаровался, что даже забыл о том, что парализован чем-то.

Часто так получалось, что дикий визг a-la поросёнок резаный вызывал у Айта головную боль, но ещё никогда не происходило так, чтобы, начинаясь откуда-то из горла, боль распространялась по телу, замораживала тело насквозь, и вселяла в него каких-то жуков, пожирающих смёрзшуюся плоть. Адепт вновь чувствовал пустоту вокруг себя и внутри себя, одну сплошную, холодную, бесчувственную пустоту. Огня не было.
Выйти из состояния болезненного оцепенения и понять, что обморожение и жуки всего лишь померещились, помогло одно слово. Это слово Айт, работая переписчиком и часто наталкиваясь на современную глупейшую беллетристику, знал очень хорошо. Ублюдком безграмотные авторы называли почти всех "плохих" персонажей, и в таких книжонках оно звучало из уст архонов, королей, простых крестьян и даже говорящих умертвий, хотя любой человек, хоть немного разбирающийся в ругательных экспрессивных выражениях, знает, что это слово не обозначет то же самое, что "дурак", "сволочь" и "ненавистный". Это слово значит "незаконнорожденный ребёнок, нагулянное дитя". Даже как-то созвучна эта ругань со словом "приблуда, блудница" -- то есть, мать такого ребёнка... или "блудник" -- папаша, которому неизвестно, кто принёс в подоле его плод.
И неудивительно, что это обращение заставило Рокслея вскипеть, и уж тем более пропустить мимо ушей все слова Крейсона.
Полуэльф всё-таки был законным сыном своих родителей -- Мариза и Аркуэнор состояли в браке, венчались по мистерийскому обычаю, и подлый поступок дражайшего родителя был предательством по отношению к семье, а просто не к женщине и ребёнку.
Не думая вообще ни о чём, адепт огня запалил на ладони огненный шар и с глухим рыком рванулся вперёд, мечтая только об одном -- влепить сгусток огня "архитектору" в нахально-безумную творческую физиономию. Слепая, глухая, целеустремлённая ярость закипела в крови, бешеным зверем снесла всяческий самоконтроль. Сначала нужно набить морду, а потом уже лясы точить...

Отредактировано Айт Рокслей (2012-05-25 15:50:13)

Не кричи, Айт. Нельзя кричать. Терпи. Нельзя кричать. Докричался уже. Теперь этот комплексующий будет тебе постоянно своим словечком по ушам ездить. Зря показал, что оно тебя бесит. Не кричи. Нельзя кричать...
Адепт закусил губу и мысленно повторял эти слова, как заклятие против боли, и действительно ни звука не издал, словно собственная гордость заткнула ему рот кляпом. Боль была адская, словно те метафорические ледяные иголки, которые были воткнуты в его тело в прошлый раз, раскалились и рвались наружу. Больно и холодно, а главное -- страшно. Вдруг это прекратится уже после того, как Рокслей перестанет соображать от боли, сдатся, закричит, попросит пощадить и не делать больно? Нет. Прошло.
Более того, полуэльфу даже удалось не упасть, правда, это скорее не от выносливости, выдержки и силы воли, а от того, что фиксирующее заклинание, которым чокнутый противникудерживал Айта на месте, ещё не упало, хотя и явно ослабло -- хитрый полуэльф очень хорошо заметил, что пол на миг приблизился, словно Айта качнуло вперёд. Очень дорого сейчас стоила сохранность рассудка: больно, страшно, обидно, да и просто, само по себе нелогично и не вписывается в нормальную жизнь. Парень ощущал себя так, будто его руки поменяли местами с ногами, или же его самого опустили с головой в холодную воду (которая, между прочим, ещё и мокрая! ужасно!). Он сходил с ума от ощущения собственной зависимости от чужого заклинания, а разум, оставшийся ясным, ещё и осознавал всё положение в полной мере.
Но и работал полностью, во все свои способности. Недурные способности, по отзывам определённых людей.
Так. За шею схватился. Гримасы строит. Больно ему! Значит, если я ещё раз смогу спровоцировать такую атаку, плохо будет и ему. Кроме того, чем больше он мне делает больно, тем я становлюсь свободнее. Хм... в этом есть аллегория. Через тернии -- к звёздам, ободранные шипами, но счастливые и вольные! Свободу только болью и достигать... итак, сейчас попробую "выйти на контакт". Не пойдёт -- ему же хуже. Как только очухаюсь -- горение на его больную голову! В любом случае, останусь в выигрыше, или он ещё ослабит связь, или же объяснит ситуацию. Сам.
-Ну-ка выражайся нормальным языком и объясняй по-человечески... или будем повторять. Самому-то больно, небось, -- хищно усмехнулся Рокслей, метким плевком попадая прямо на скрытую плащом спину Крейсона. Кстати, почему Архитектор? Нет, сто пудов, я уверен, это именно прозвище. Так почему Архитектор? Почему не Актёр, не Автор, не Сценарист или, на худой конец, не Режиссёр?!

Айт шёл вперёд медленно, но верно. Каждый из шагов словно отсчитывал падающие и с плаксивым стеклянным звоном рассыпающиеся идеалы: стойкость, совесть, честь... осыпались внутренние барьеры. Объективно плохие поступки уже не казались плохими, и не было неисправимых ошибок и смертельных грехов. С какой-то стороны хорошо, но Рокслей понимал душой и умом: это не то "хорошо", которое должно быть. Из подвала даже пол кажется потолком, а ты попробуй, дотянись, остановись, перестань потакать тому, что тобой управляет. Итак, рухнули все заборы. Осталась одна-единственная гордость, одинокая революционерка чувств.
Примерно такое же состояние бывает, когда сильно болит живот, как при отравлении: тело не слушается, руки порой делают произвольные движения, горло на самом деле перестаёт слушаться, то добавляя какие-то не те звуки, то гася громкость голоса, то выкидывая ещё какую-нибудь подлянку. Бьёшься, сжимаешься в комочек от боли, иногда даже плачешь. Телу плохо, тело воображает, что разлагается заживо. При этом -- вот весело, да? -- разум остаётся трезвым, холодным, злым. Соображаешь отлично. В редких, особо запущенных случаях можно даже начать ненавидеть себя за то, что так позорно сдался собственному организму. Не страшным демонам, не сборщику налогов, не какому-то явлению, которому не так стыдно поддаться, а именно собственной немощи.
Мне туда не надо, -- адепт чётко это понимал. И так же чётко он понимал следующее: надо слушаться тех, кто тобой управляет! Хорошее мировоззрение, молчать и слушаться и впрямь просто, только вот конкретный случай так не мог. Айт лихорадочно вспоминал, чем мог бы побороть противника,
Надо справиться с этим любой ценой! Так, что у меня есть? У меня в кармане есть кинжал. Я не могу им воспользоваться, я не умею убивать... но если воткнуть лезвие в тело чуть пониже рёбер, а потом повращать, то, может, не сразу умрёт, а потеряет сознание от боли. Да и... он точно помнит про кинжал. Нет, не кинжалом. Нет. Навести на его душу тень, и дальше делать то, что хочу.
Тень на душу хитрый и злой полуэльф придумал сам. Каким-то стихийным порывом эмоций и магии тьмы родилась маленькая месть некоему нахалу, посмевшему лапать Римму, только вот адепт не предполагал, что зачарованный этим заклятием человек действительно пойдёт на самоубийство. Изначально вообще идея была заставить обидчика сильно мучаться совестью. В итоге, получилось очень плохо -- едва удалось откачать того горе-висельника.
Тогда, как и теперь, остановившись, обернувшись лицом к "Архитектору", Рокслей испытывал некое душевное оледенение и странный, поглощающий всё порыв безумия, этакое вдохновение, как писатель или художник. Бороться с подобными личностями можно, только исходя из их принципа, гласящего "Творцу можно всё, что бы он ни творил". Адепт напрочь забыл принципы, по которым жил он сам, он даже не понимал, к чему ведёт подобное. Он просто выполнял жесты, чётко и жёстко выговаривал нужные слова на шипящем магическом языке, старательно выжидал секунды концентрации, а ещё молился богам, в которых верил сильнее всего: Инносу и Белиару.

-Архитектор ты, или не архитектор... всё едино, на голову больная сволочь, -- вслух констатировал Рокслей, глядя на метания чокнутого Крейсона, и доставая на всякий случай кинжал из внутреннего кармана куртки. Несмотря на то, что само по себе заклинание, как выяснилось в течение испытаний на подопытных кроликах (сиречь на том же сёстрином ухажёре) ещё и напрочь разрушало концентрацию для заклинаний, да и вообще всяческую концентрацию,
Стоять, раз-два. Я всегда успею его убить. У меня есть полчаса, магию он применять неспособен, по крайней мере ту, для которой надо концентрироваться. План... побыстрее надо думать, Рокслей. Это не книжка тебе, автор добрый не подскажет.
Почему-то теперь, когда враг был почти повержен, пришло ощущение того, что всё это на самом деле очень волнующее приключение. Дыхание перехватывало так же, как при чтении захватывающей истории, но и мороз по коже был таким же ощутимым, как всегда, когда страх реален, а источник страха близок.
А вообще, почему это именно я должен убивать его? Кто это меня уполномочил? Я не хочу и не буду этого делать, и я не хочу, чтобы до меня кто-нибудь докопается.
Судя по всему, мы находимся в помещении, значит, должен быть выход наружу. Наверное, должен. Кто ж знает, что здесь кажется... наверное, темнота была наваждением, мороком... а может, морок -- это стены. Точнее, стены это морок... в общем... ой, запутался. Так! Сейчас я его покрепче фиксирую, допрашиваю, обыскиваю подвал, потом подниму парик и пойду искать стражу. Я, мол, девочка маленькая, глупая, маньяка обезвредила случайно, ибо дилетантам везёт. Ну, поехали...
Хитрый полуэльф подошёл к сумасшедшему и слегка ткнул его в плечо. Жест вышел именно таким, каким надо -- брезгливым и небрежным, голос и выражение лица -- тоже.
-Нет, всё-таки ни хрена ты не архитектор. Вообще. В принципе. Не годен. Не способен. Иди туда, куда так жалко попытался меня отправить, и жди своей расплаты.
Айт сжал в руке кинжал и приподнял руку. Если что, я смогу нанести удар, это будет самозащита. Перед первым убийством, осознанным, пусть даже перед вероятностью первого осознанного убийства трепещешь, как перед первой близостью. Если что, если он кинется в драку, я сразу всажу ему кинжал... куда-нибудь. Хорошо бы в горло, резануть так, и что-нибудь важное перерезать. Например, дыхательные пути. Айт был психически готов это сделать, и всё равно понимал душой и умом: это запретно. Этого нельзя делать.

-Я тот, кто знает цену тебе подобным. А вот ты точно нихрена не архитектор, -- Айт повторил эту фразу с убеждённостью психически здорового человека, говорящего, что солнце летом в ясные дни греет, а студент -- это тот, кто учится. Ну, и, само собой... -Архитектор -- это тот, кто проектирует здания. Что вообще за глупое прозвище?
Так и хотелось воспользоваться кинжалом по назначению... прям руки чесались. Разрезать этому типу что-нибудь, или вообще проткнуть и убить. И тем не менее, хитрый и психологически подкованный полуэльф прекрасно понимал: когда говоришь "убью!" -- убиваешь раз из тысячи. Если этот раз совершён -- ты убийца и неконтролируемый зверь, но пока слова остаются словами, можно продолжать надеяться на то, что останешься человеком.
Вот только здравомыслящую, голодно-недовольную тьму в глубинах чёрной душонки Айта продолжал тревожить факт того, что как-то многовато Крейсон говорит. Многовато и слишком заносчиво. И ужасно раздражающие, мелькающие пятна. Полчаса есть полчаса, но успеет ли адепт, несущий эту тьму в себе, справиться за это время? Тьме казалось, что прошло минут десять, хотя не истекла пока ещё и вторая минута действия заклинания.
Значит так. Нужна рана. Большая рана, чтобы он, возможно, потерял сознание от боли. Или... нет. Не так. Нужно по-другому, не раной. Тень, здесь много тени, и несмотря на это -- она иллюзорна. Если я сейчас сделаю так, что собственная тень удержит Крейсона, я смогу оглушить его. Если эти пятна, -- полуэльф поморщился, устав от ряби и смены цветов и деталей пространства. -- Если они его работа, значит, они исчезнут. Будет что-то более определённое, я смогу отыскать выход из подвала, и даже прошмонать по углам на предмет каких-нибудь улик. Убивать его нельзя. Я, конечно, много как мог сюда попасть, но нельзя не учесть вариант, что и двери здесь может не быть, один я в таком случае не выберусь.
Айт сделал несколько шагов назад, и принялся сотворять теневой удар, так, чтобы тень схватила чокнутого Крейсона за ноги, да дёрнула, и приложила головой об пол. Небось, потеряешь с такого сознание... если что, придётся добавить тяжёлым ботинком по мозгам. Всё одно, не убивать.
Кинжалу Рокслей не доверял. Он мог оказаться такой же иллюзией, как и всё остальное.

Чужой визг и собственная боль, визг и боль, и далее до бесконечности... вот весёлое дерьмо. Ощущения пропали, заменившись какой-то манной кашей, смешанной с гноем. Голова взорвалась, впрочем, не настолько безвременно, чтобы не увидеть, чем окончилась затея с тенью.
Только увидев, что Крейсон красиво так заваливается набок, хитрый полуэльф понял, что на самом деле идея оглушить противника посредством удара головы об пол, оказалась не такой хорошей, как показалось в первый момент. Это из-за паники всё: начинаешь, не подумав, пользоваться тем, что первое в голову приходит. Айт ещё успел увидеть, как чокнутый строитель режисссёрской направленности рухнул наземь, и как он боролся с собственной тенью, и пятерню эту дымчато-непреклонную тоже увидеть успел. Стало жутко: магия убийственна, эта сила уничтожает...
Такое ощущение, что противник и впрямь умирает, и перед смертью (и даже после смерти) продолжает пакостить: передавать понимание того, что умирает, боль от расколотой головы. Рокслей скулил, сначала катаясь по полу и пытаясь отбиваться неизвестно от чего, на себе познавал значение выражения "сношать мозг", потом успокоился, свернулся в клубочек и накрыл голову руками. На ощупь она была целой, но хитрый полуэльф прекрасно знал, что целость - это иллюзия. Как иллюзия всё, что внутри комнаты, как цветные пятна в глазах, как боль. На самом деле, никакой боли не было. И цветных пятен. И Рокслея с Крейсоном нет и не было никогда. Был какой-то Иоганн Пупкенс-Квадриус, наевшийся грибов и увидевший на пушистом узорном лигейском ковре кадры чужой жизни.
А сейчас был суровый отходняк. Ощущение было сродни усталости, только добавлялось больше боли, хаоса, паники и веселья. Потом наступило состояние, похожее на то, которое бывает, когда остаёшься вообще без магической энергии. Огонь в вакууме не горит, и это ощущение угасания -- худшее, что можно испытать перед смертью.
Весёлое же дерьмо.
Вот с этой мыслью Айт и валялся на полу несколько тысячелетий. Или несколько минут. Или ему только показалось, что он валялся, а на самом деле он мыл посуду. Пять или шесть тысяч лет подряд драил котлы в демоновой бездне.
Потом адепт медленно приходил в себя -- тоже чёрт знает, сколько времени,  но в итоге всё-таки от боли, выворачивающей тело наизнанку, остались одна усталость. "Как выжатый лимон" -- пишут в таком случае авторы книг, и довольные, считают, что подобрали лучшую метафору. Правда... выжатый лимон, наверное, действительно чувствует себя ужасно -- это можно понять по тому, как жалко он выглядит.
Наконец, он (Айт, а не лимон) полностью пришёл в себя, принял сидячее положение, переждал позорные рвотные позывы, привык к новому освещению и отсутствию мелькающих пятен и цветных водоворотов перед глазами. Вот только тогда адепт огляделся, запомнил своё местоположение, и огляделся ещё раз. И вот только тут понял, что находится в подвале. И вот только сейчас заметил какого-то дядьку, развалившегося на полу, разваливщегося совсем рядом, развалившегося, что самое главное, в прямом и переносном смысле! У дядьки была в голове то ли дырка, то ли трещина.
Ох, благословение Белиара... Рокслей озадаченно почесал в затылке и подполз поближе, опасаясь вставать на ноги и вообще понимая, что вряд ли увидит что-то, если поднимет голову достаточно высоко. Полумрак в комнате воцарился очень основательно. Это его так... тень?
В поисках хоть какой-то поддержки Айт огляделся вокруг, но увидел только каменные стены, парочку хиленьких факелов, да пыточные приспособления в углу. Почему-то это зрелище отрезвляло. Сердце -- это чувствовалось физически -- обволокла пнепрозрачная нежная дымка, тьма захватывала сознание, пробуждая в душе довольство собственным умением использовать доступное оружие.  Тьма всегда выбирала удачные моменты, чтобы разбудить душевную слабость, чтобы убедить человека в его ничтожестве, чтобы заставить его принимать истинно тёмное зло - безразличие, и идущую с ним под руку жестокость.
Одолевало обморочное состояние...

-Это благо, Рокслей, балбес ты, -- тьма ласково журила и лишь немного укоряла, словно заботливая мать. В размякшем, как хлеб в молоке, сознании, происходила истинная борьба. Голос отовсюду, мягкий и близкий, убеждал принять веру в тьму и страх. Далёкий же голос, идущий из определённого источника, из памяти, и произносил слова, очень подходящие к ситуации. Голос принадлежал матери. Непутёвый сын так и видел её курносый круглощёкий профиль, худые и крепкие руки, взгляд прямой и ярко-синий.
-Признай, что ты не прав, Айт. Ты убил человека. Тебя уже ничем не оправдать, однако ты можешь попробовать искупить свою вину, или хотя бы загладить её. Оставь всё, что было, здесь, и живи так, как подсказывает тебе твои разум и сердце.
"Запомню на будущее", -- думал юноша, уставившись в темноту, смеющуюся, словно блудница в паршивом трактире. "Нет, надо было просто сжечь и проигнорировать это письмецо".
-Правильно, -- мама неожиданно приблизилась, улыбнулась и протянула руку. На руке горел огонёк. -- Посмотри, это наше наследие. Я тоже умею так. Зачем ты сделал то, что сделал, я не знаю, но прошу, больше не надо. Не огорчай меня, сынок.
Айт потянулся к ней, стараясь схватиться, и почувствовал, что вместо тёплой сухощавой руки в его ладони оказалось нечто твёрдое и круглое.

Расширенными глазами адепт уставился на предмет в своей руке. Кругляш, похожий на карманное зеркальце. Цветочки. Позолота (или золото), стекляшки (или драгоценные камни). Это что, я тут ползал по всему подвалу, пока с ними беседовал? Ну ни черташечки себе... но неспроста я схватился за зеркальце. Брать или не брать?
Айт снова зажмурил глаза, пытаясь спросить совета. Молчала и тьма, и память. Если я схватился за зеркальце, когда хотел взять за руку маму, значит, это её послание. Надо брать с собой, и бежать отсюда подальше. Боже, Иннос превеликий... ну за что мне было убивать этого человека? Головой думать надо, а не задницей!
Быстро доползя до длиннокосого парика, Айт надел его, и, зажав в руке зеркало, поднялся и пошёл в направлении ступенек, надеясь добраться наверх без приключений. Выскакивать наружу он не поспешил бы в любом случае.
Почему-то не пришло в голову даже посмотреть, похож ли он сейчасна девчонку. Парик надет нормально -- и ладно. Главное, пищать и плакать артистично. Тогда его точно не тронет никакая стража.

Как ни странно, злость успокаивала, а злиться поводы были. Ступеньки приходилось нащупывать. Пару раз Айт чуть не расквасил нос, падая, и даже хотел на всё плюнуть и двигаться ползком, чему помешала упрямая обиженная гордость. Зажигать огонь почему-то не очень хотелось.
Ага... сейчас дверь какую-нибудь кто-нибудь как откроет, и увидит дечонку, ползущую по лестнице за огоньком. Или... опа! Свет в конце туннеля! Злой и хитрый полуэльф шёл и сердился, но за упорство был вознаграждён -- куда-то он всё-таки вышел. Коснувшись зеркальца в кармане куртки и поправив фальшивую косичку -- мало ли, тут люди, которым не надо знать лишнего -- Рокслей огляделся. Выдохнул, приняхался -- кровью пахло даже сильнее, чем везде, и понимание об этом давал даже самый обычный нюх. Переступишь через тёплую кровь -- сам помаленьку сгниёшь. Вроде всего лишь суеверие, а страшновато. Стараясь не наступать на кровь, адепт медленно пошёл вперёд, не оглядываясь и не вертя головой. Успеет ещё насмотреться, сейчас было важно найти выход.
Камеры. В камерах -- скелеты, кровь, цепи. Вдруг... голос. Не ожидал Айт услышать в этом месте пусть хриплый и измученный, но живой человеческий голос, думал, здесь пусто.
-Крейсон! -- взвизгнул Айт, вернее, попытался взвизгнуть: внезапно обнаружилось, что он охрип, и голос получает не девичий, не мужской, а какой-то непонятно-скрипучий. -Честное слово, это была самозащита!
Схватив ключ, адепт метнулся к двери темницы. Ему было всё равно, кто таков тот, кто там сидит, Рокслей слишком устал от всех этих иллюзий и странностей, и от шизофренического бреда, который вокруг творится. Почему-то доминировали чувства голода и равнодушия. Айт даже не стал уточнять, а не является ли товарищ стражник очередной галлюцинацией или следующим мороком. Ему было всё равно.
-Вот я тебя как выпущу, а ты меня как под суд отдашь... -- ворчал полуэльф, ковыряя ключом в замке.

Дверь за дверью, дверь за дверью, и везде стоны человеческие, и люди, сидящие там... вот так. Понятно, почему мама не рассказывала о тюремном быте. А ведь там их даже не пытали, насколько я знаю, там просто была отсидка в ожидании свободы или казни. А может, среди стражников были и какие-то сволочные люди. Хотя, скорее, там сами заключённые. Да... тогда тюрьма должна быть действительно похожа на это место. Мама... как же она провела там десять лет и не сошла с ума? Наверное, ей тоже хотелось уничтожить своих тюремщиков до состояния пепла и праха.
-Крейсон... -- прежде чем отправиться туда, Айт, наконец, прокашлялся и выдал нечто похожее на голос своей маленькой героини Эмили -- нужно было спросить жизненно важную вещь. -Ты ведь знаешь, что становилось с теми, кого он не пытал? Мне, фактически, предложили выбор -- "поучаствовать в представлении", или... это.
Оставив союзника размышлять и помогать, Рокслей звякнул ключами, и пошёл открывать двери и снимать цепи. Освободить предстояло многих.
Чем-то это ему даже понравилось. Освобождать живых людей... было в этом нечто от героизма, и словно новые силы наполняли мозг, руки и сердце, когда очередной оборот ключа открывал дверь. Адепт думал, что не выдержит того безумия, что творилось ранее. Этот бред вряд ли выдержал бы кто-нибудь в здравом уме, принуждённый бродить коридорами подсознания, да потом ещё и убить кого-то, неважно, друга или врага -- убийство всегда ломает человека надвое, это черта, за которую можно переступить лишь один раз. Эта черта -- закон совести, и когда его нарушаешь, на тебя обрушивается самое страшное наказание: стыд, от которого не скроешься. Айту было тяжело, но теперь, когда он торопливо проходил по камерам, высматривая, кто жив, кого надо освобождать, и освобождая их, он чувствовал, что совесть немного разжимает свои холодные тяжёлые лапы. Становилось действительно легче. Словно каждая сброшенная цепь хоть немного искупала этот грех.
Конечно, потом будет ещё хуже, чем было поначалу, но Рокслей чувствовал себя свободным и абсолютно безошибочно поступившим человеком.
Из состояния лихорадочной одухотворённой работы вывел чей-то голос. В первый момент Айт не сообразил, почему он показался таким знакомым, но потом сделал логичный вывод: обычно голоса знакомы, если их уже раньше слышал.
-Подожди секунду, я сейчас вернусь, -- камера была предпоследней, и Рокслей решил сначала проверить следующую. К счастью, это не заняло много времени, и хитрый, но озадаченный полуэльф вернулся к оставленной камере и открыл её, вспоминая, да где ж он мог слышать этот голос. Разумеется, следовало, не мешкая, освободить человека! Но всё-таки, кто этот тип?

-Тихо, тихо, сейчас... всё закончилось, никаких архитекторов больше нет, -- в общей какофонии голос знакомого мальчишки узнать удалось действительно не сразу, но после того, как Айт понял, что это Нат, у адепта затряслись руки. Хитрый полуэльф кое-как освободил пацана из оков, и помог подняться, прижимая к себе, не давая упасть на пол. Было видно, что если отпустить Ната, он упадёт на пол. Мальчишку действительно пытали. Вот бывают же экземпляры... -- обо всяких чокнутых маньяках даже думать не хотелось. Айт знал, что ещё чуть-чуть -- и пойдёт избивать мёртвое тело маньяка. Нужно было подумать о другом, а именно о том, что делать с мальчишкой. Не бросать же второй раз на произвол судьбы?
Н-да... Рокслей, ты балбес. Сам, что ли, таким не был? Любой ведь пацан полезет туда, куда нельзя, особенно, если ему запретить. Попробовать усыновить? Нет... жаль, что я этого не смогу. Действительно, впереди было время, в которое будет просто не до детей. Придётся работать вдвое или даже втрое больше -- на работе, да ещё заниматься учёбой... может, попробовать спихнуть его Пирсону? Вроде как у того супружница бездетная... так, Рокслей, не о том думаешь. Ты его вытащи сначала отсюда, а потом в порядок приведи. Потом пристраивать будешь. Отрезвляя себя мыслью, что отсюда вся эта полуорганизованная толпа вряд ли выйдет, если хоть кто-нибудь не займётся, Рокслей повёл мальчишку к выходу, убирая ключ в карман куртки.
-Потом расскажешь, что случилось. Выберемся вот... -- из камеры уже вышли, осталось найти выход из всех этих коридоров. Наверняка здесь получится нечто иное, чем -Крейсон, если всех отвести в казармы... в вашем лазарете пострадавшим окажут помощь?
Не стремясь переложить поиск выхода на плечи и без того загруженного эльфийскими телесами Крейсона, Айт огляделся и принялся усиленно вспоминать, каким маршрутом шёл, попав под действие серебристой пыли.

А я думал, будет допрос. Ну и ладно, слава всем богам. Замолчат ли это дело, как и все остальные? Или... в общем, без меня разберутся. Сознательность сдохла от усталости. Или, может быть, просто замолчала ненадолго. От говорения устаёт не только слух собеседника, но и собственная дыхалка и язык.
Как до подвала добрались достаточно быстро и для самих себя незаметно, так и обратный путь прошёл в каком-то безвременье. Айт вёл мальчишку механически, только поддерживая и не давая упасть. Сил думать о чём-то, в том числе, об убийстве, не было. Безумно хотелось пить, а запах крови в логове маньяка преследовал, казалось, он вырвался наружу, когда была открыта дверь, и пропитал весь мир вокруг.
Раненых, в итоге, увели, Ната тоже отобрали, осталось мысленно пожелать мальчику удачи, быть может, получится найти и пристроить его куда-нибудь позже. Крейсон что-то говорил адепту, то есть, не адепту, а ушедшей в прострацию Эмили, и понятно из этого было то, что в отделение соваться не следует. Считанные мгновения прошли, и уже удалось вывернуться из этой всей суматохи, отойти подальше, и больше не участвовать в происходящем. У Крейсона, фактически, развязаны руки. Есть показания свидетелей, толпы израненных людей, переживших далеко не рядовое нервное потрясение. Преступник устранён. Возможно, кто-то отправится в подвалы, найдёт труп и установит личность, и что останется?.. бумажные формальности? Ну вот и пусть составляют свои бумажки. Может, кто-нибудь даже найдёт способ спихнуть О'Нейла. Интересно, спихнут или не спихнут? Хотя, неважно... меня это касается только в будущем, но уж никак не сегодня...
В общем, удалось задуматься на довольно успокивающую тему, как чей-то голос вытянул из размышлений. А Айт уже так надеялся отправиться домой!
-Ровной дороги, для начала, -- Рокслей осторожно подошёл, и, уже совершенно не задумываясь, занял место на скамье рядом со странным товарищем в капюшоне. Как-то уже не верилось, что что-то увлечёт в очередной круг ада, в какой-нибудь ещё событие.
Несколько минут молчали оба. Незнакомец, видимо, ждал вопросов Айта, а хитрый, но совершенно сбитый к толку, полуэльф думал, что очень хорошо, что этот человек знает ответы на ещё не заданные вопросы. Это было очень хорошо тем более, что адепт совершенно не представлял, что его тревожит. Ну... кроме убийства, кроме чужой крови на руках. Остальное казалось несущественным, путалось в мыслях. Айт был растерян, и, понимая, что может упустить шанс выяснить всё раз и навсегда, не спешил ловить удачу за хвост.
-Если Вы можете ответить на мои вопросы, -- тихо, безэмоционально, медленно начал Рокслей. -Значит, Вы знали, что там творилось. Почему же Вы не помешали этому, а? И кто Вы вообще такой?