Телега мерно покачивалась на узкой проселочной дороге, колеса вдавливали в землю сухую пыль. По обочинам росли сухие серо-зеленые кустарники, в которых заливисто стрекотали кузнечики, порхали мелкие голубые бабочки. Впереди раздавалось ленивое щелканье кнута, протестующее блеяние скотины. Вряд ли ее охаживали по хребту, скорее сгоняли мух и оводов, но выразить негодование все равно стоило.
В нос и волосы набивалось душистое сено, которым были переложены вещи в телеге. Треин ловко проползал между стульями, перевязанными прочной бечевкой, и глиняными горшками. В горшках везли мед и сметану, мама разрешала иногда окунуть в лакомство палец и быстро облизать, пока отец не видит. А на стульях сидеть удобнее, когда в сене лежать надоедает. Пусть оно в городе и не нужно, зато вещи в дороге мягким переложены, не побьются и не сломаются. Жаль, место среди скарба нашлось лишь для Треина, никто другой и не уместился бы. Родители, до сих пор отчаянно-влюбленные и безудержно-счастливые, шагали следом рука об руку. И улыбок с их лиц не мог стереть даже нежданный весенний паводок, опасно подмывший угол дома – того и гляди окончательно покосится и рухнет. Ренек счел за лучшее вовремя перебраться в город к родне с женой и сыном, благо, семья не бедствовала, на пристойное жилье в Иридиуме хватало. А там и работа подвернется, главное, не лениться. На хороших портных везде спрос, что на юге, что на севере.
Вот Ренек отвлекся на шутку жены, Треин сунул нос в горшочек со сметаной и понял, что пальцем-то уже не достать, а ложки в сундуке спрятаны. Наклонять себе дороже, родители увидят недостачу, поворчат-поворчат, но все равно потом дольют. А если не удержать этакую тяжесть, вся сметана в сено выльется. Проворно пробравшись к борту телеги, Треин опустил голову на руки и прикрыл глаза, воображая на месте однообразных пейзажей улицы Иридиума. Там, говорят, дома есть в три – вы только вдумайтесь! – в три этажа. Папа все боялся, что их домик на голову может упасть, а махина в три-то этажа упадет точно. Как башня из деревянных кубиков.
Но дома в три этажа в тот день Треин так и не увидел. Сразу за воротами обоз повернул в другую сторону, забрав с собой и трех их коров. В городе скот держать негде, лучше уж продать вовремя. Дядино жилище оказалось раза в три больше их прежнего, с просторной кухней и лишней комнатой для гостей, куда и устроили Ренека с Хельгой и сыном. Треина отец гордо поставил на лавку, чтобы родственники получше разглядели.
- Первенец мой, Треин Ингрис. Смышленый, в академию отдам.
В какую именно академию было неясно, хоть и интересно. Может, и в Аклорию, только дар к магии, если он и был, оказался глубоко спрятан и ничем себя не выдавал. Ответив на пару вопросов и показав, что он и правда смышленый, умеет считать даже до десяти и смотреть необыкновенно серьезными глазами, Треин соскочил с лавки и немедленно оказался втянут в пестрый водоворот. Это он у родителей был один, первый, а тут четверо тебя во все руки вертят, двое снисходительно смотрят сверху и еще двое у ног ползают. Пока всех запомнишь и всем ответишь, ночь наступит.
Уже через две недели родители присмотрели новый дом, всего через четыре улицы от Верхнего кольца. С двумя этажами, первый из которых заняла отцовская мастерская, и маленьким двориком с давно высохшим и наглухо заколоченным колодцем. Но прежде Ренек и Хельга долго о чем-то переговаривались над дрожащим огоньком свечи. Мамины золотые волосы золотили огоньки, Треин сонно любовался ими с широкой кровати, кою за неимением другого места делил с ними. Обрывки разговора до него не доносились, но мама настойчиво показывала на нечто блестящее на столе. Отец упрямо отказывался, накрывал это что-то ладонью и отодвигал к жене. Затем вытащил из постели сонного сына, не спуская с рук, дал потрогать тонкую золотую цепочку. Раньше он никогда ее не видел.
- Настоящее небесное золото, маме по наследству досталось. Не дадим же мы ей продать любимое украшение? Не дадим. А на дом хватит, да еще на какой...
Слова скользили мимо слуха как холодная цепочка сквозь маленькие пальцы. Небесное золото... продать... Мальчик уткнулся в плечо Ренека и закрыл глаза.
Он не знал, да и не задумывался, продала ли Хельга свое украшение, но дом они купили. С такой же просторной кухней, на которой было неуютно без того количества детского смеха и плача, что у дяди. Треин рос тихим и спокойным, а братья и сестры, к его глубому сожалению, не появлялись так же быстро как костюмы с кружевными воротниками на заказ. Но потом мамин живот начал понемногу округляться, что это означало, Треин догадывался и убедительно уговаривал подарить ему брата, потому что с девочкой делать нечего. К тому моменту, как в колыбельке появилось тихо сопящее розовое тельце – девочка, конечно, какое разочарование – Треин умел считать уже до двадцати и знал, как пишутся те пять букв алфавита, что составляли его имя.
Однажды вечером пришлось посторониться, пропуская незнакомого дроу, чтобы не слететь с крыльца ненароком. Тот на мальчика даже не посмотрел, а Треин успел увидеть лишь рваный шрам на шее, черный на черном за строгим белым воротником.
- Я не думала продавать ее, - мягко возражала мама, - только показала оценщику. Сам посуди, если хочешь отдать Рина в академию, через десять лет понадобится немалая сумма. Будем знать на будущее, сколько есть в запасе.
Через два дня дроу пришел снова, заперся с отцом в мастерской и через десять минут выскочил из-за двери, кипя от злости. Даже не вытащил булавок из раскроенного жилета. Треин не удержался и фыркнул, на сей раз заметив, как смешно тот ходит, высоко вскидывает колени и голову, точно каждый раз через бревно переступает. Когда ходит быстро, особенно смешно получается. 
Назавтра мальчика, возвращавшегося из соседней кузницы – не только смотреть можно, как мечи куют, а и потрогать тоже, подержать настоящее оружие пока сил не хватает – у крыльца поймал толстый лысый человек неопределенного возраста. Иногда налетал холодный осенний ветерок, и серая монашеская ряса облепливала тонкие ноги. С расстояния в два шага на них косились три стражника.
- Треин Ингрис?
Треин не сказал ни да, ни нет, настороженно глядя на незнакомца исподлобья. Дверь тихо отворилась, вышла какая-то женщина в таком же сером балахоне, прижимая к груди сверток с младенцем. С Мелликой. Мальчик потянулся вперед, но на плечо легла тяжелая рука.
- Ваши мама и папа... уехали. Хорошо? А вы пока побудете с нами немного, ты и сестренка, - монах присел, чтобы смотреть ему прямо в глаза. – Пойдем, пойдем, - бормотал он. – Иннос всемогущий...
- Меллика?
- Куда ей к мальчишкам, ей с девочками лучше будет, правда? – бормотал мужчина. – Ты не бойся, теперь вы под покровительством храма, все хорошо будет. Меня отцом Тагом зовут, присмотрю за тобой пока.
- Пока родители не вернутся? – еще один пытливый взгляд в затворенное ставнями окно.
Монах, неколеблясь, кивнул. Один из стражников, вислоусый дядька, тоже присел рядом на корточки.
- Малец, дома что ценное было? Заказы важные с каменьями по обшлагам? Добро нажитое?
Треин задумался, отрицательно покачал головой. Не было у отца никогда заказов с каменьями, но и того, что было, хватало на добротную одежду да вкусную еду. Были деньги, и все тут. А сколько было – о том ли мальчишку спрашивать?
О цепочке из небесного золота Треин тогда даже не вспомнил. 
Так началась жизнь при храме Инноса, вернее, в принадлежащем храму приюте. Что бы потом не рассказывали о жизни сирот, Треину жилось вполне неплохо. Жидкая каша по утрам компенсировалась свежими овощами и вкусным хлебом местного производства, на одежду – однотипную серую форму – он и подавно внимания не обращал, есть и есть. Красиво или нет дело второе, он же не девчонка. Трудиться отец Таг заставлял не так уж и много, по правде говоря, больше времени они проводили в молитвах, чем на плетении корзин или выпечке того самого хлеба. Большинство во время молитвы лишь шевелило губами, предпочитая досматривать нарушенные ранним подъемом сны. Ингрис – не у многих здесь были фамилии, по подкидышу не скажешь, из какой тот семьи – вслушивался в слова, и в груди разливалось приятное тепло.
Вслушиваться-то вслушивался, заповеди знал назубок, читать мало-помалу научился по тем же молитвенникам не без помощи отца Тага. Но вот с соблюдением заповедей возникали некоторые сложности. Конкретно с прощением. Практика быстро показала, что частое прощение делает только хуже. Вот сколько Закери за воровство отчитывали, что, перестал он мелочь из церковной копилки таскать? Нет, потому что прощали каждый раз, закрывали глаза. А мужики местные каждую неделю все в одном и том же исповедовались, Треин слышал. Благообразный священник кротко вздыхал и так же кротко отпускал все грехи. Если правду говорят, что прощение требует куда больше сил, чем месть, то Треину до старика было расти и расти. Он ведь не только не прощал, но, благодаря цепкой памяти, еще и не забывал. Взрослым о шалостях не рассказывал, но ровесника мог при случае толкнуть в крапиву или расквасить нос за набег в соседний сад за яблоками, которые добрая хозяйка и без того давала сиротам почти каждый день. Сказано же – не воруй. Треин не отличался ни силой, ни ростом, лишь непоколебимой уверенностью в собственной правоте. Видя ее отблеск в светло-голубых глазах, соперники быстро увядали и смешивались, неловко пытаясь сопротивляться. Надо ли говорить, что любви проказливых мальчишек святоше, как прозвали его в приюте, это не прибавило, но и не волновала его та любовь. Он все делал правильно. Не как настоящий святой, например, священник, который, наверное, ни разу в жизни ни с кем не подрался, но все равно по-своему правильно. Увещевания отца Тага не помогали, мол, Иннос потом сам разберется, детей трогать нельзя, ничего же страшного не случилось. В конце концов Ингриса прощали как до того прощали остальную паству, что только добавляло уверенности в собственной правоте.
Когда ему исполнилось десять, в храм приехал отряд всадников в строгих одеяниях, украшенных лишь неброско вышитыми символами веры. «Инквизиторы» - шептались воспитатели в коридорах, «инквизиторы» - затихали мальчишки в приютских кельях, вслушиваясь в тяжелые шаги за дверьми. Через несколько часов мальчишек согнали во двор перед очи командира отряда. Сироты оглядывали гостей кто мрачно и исподлобья, кто гордо расправлял плечи – вдруг его выберут стать следующим карающим мечом бога. Больше всех отчего-то нервничал отец Таг, поставив Треина рядом с собой и придерживая за плечо. Неужели думал, что мальчишка сам вперед кинется? Тот хоть и слышал об инквизиции, на самом деле никогда не думал пополнять их ряды. Он разбирался с тем злом, до которого мог дотянуться, а на большее, чем уже имел, претендовать не привык.
У инквизитора оказался пронизывающе-тяжелый взгляд, выдержать который не смог даже отец Таг. Треин смог, даже назад не подался. Пес господень долго его рассматривал, целую минуту, в то время как по остальным еле мазнул взглядом. Но ничего не сказал и с собой не забрал. В тот день вообще никого не забрали, взрослые даже перешептываться начали, мол, может, не за тем приезжали. Может, проверяли что или лошадей накормить хотели. Но если так, зачем хотели детей увидеть?
Потянулись привычные серые будни, работа – для воспитанников постарше ремонт одежды и обуви – молитвы и проповеди, не спал на которых один лишь Ингрис. Интересно ему было или нет, он не задумывался, просто в груди каждый раз появлялось приятное теплое чувство покоя и защищенности. Света. Он представлял, как свет растекается по телу, собирается в ладони мягким шариком... и встрепенулся от аханья соседей по скамье.
В ладони лежал небольшой, с недозрелое яблоко, мячик света. Он не пропал даже когда Треин передал сгусток изумленно-обрадованному священнику.
- В тебе много света, дитя мое, - сказал старик, оставшись с ним наедине, - но помни, что свет должен не только слепить и обжигать, но и согревать. Твой же пока согреть не способен.
Ингрис был не единственным воспитанником, открывшим в себе дар к магии, но единственным адептом света, одной из стихий Инноса всемогущего. Нелюбовь и отчужденность никуда не ушли, но порой во взглядах окружающих проскальзывала гордость за «нашего святошу». Да и в кличке давно не осталось ничего обидного. Больше открытие дара на жизнь сироты никак не повлияло. Разве что добавились занятия магией света со священником три раза в неделю. Странно, до того тот ни разу не показывал, что владеет магией, никто из приютских даже не подозревал о том. Треин вкладывал в обучение не больше, но и не меньше сил чем в любое другое порученное ему дело. Как некогда он учился писать и считать, так равномерно и работал, так и занимался магией.
Пока однажды старик не обмолвился:
- Свету под силу спалить врагов дотла и выжечь тьму в человеческих сердцах.
Спалить врагов. Выжечь тьму. Нравилось это священнику или нет, но с того дня дело пошло на лад. Треин стал заниматься и сам, изредка улучая свободное время, выискивая новые книги в маленькой библиотеке и упоминания о применении магии света в житиях и религиозных рассказах. Ему понадобилось два года, чтобы добиться появления тонкого, обжигающе-смертоносного луча, прорезающего даже камень. К тому времени Ингрис знал, на что способен его дар на самом деле, и останавливаться на достигнутом не собирался. У него сменилось несколько учителей. Священник со временем сказал, что не может научить мальчика большему, со вторым учителем они не сошлись на почве религиозной категоричности и немилосердии ученика, третьего отослали в далекую провинцию, но четвертый остался, чтобы Треин приходил к нему домой три раза в неделю.
Чтобы встретить там дроу в строгом черном костюме и со шрамом на шее. Черное на черном, даже в глазах масляная тьма.
Учитель жил небедно, к чему бы ему приглашать оценщика драгоценностей? Семья портного тоже жила достойно... Ведь у него остался дом в Нижнем кольце. Впрочем, дом Треин хотел отдать сестре, которая росла в приюте для девочек. Иногда он видел ее, тощенькую девочку с двумя жидкими косицами, ей понадобится приданое. Сам Ингрис уже не сомневался, что проведет жизнь в служении Инносу, и за мирскими благами не гнался.
Той ночью ему впервые за много лет приснились родители, мать улыбалась, застегивая на шее сына цепочку из небесного золота. Отец, грозно сведя брови, вопрошал:
- В доме было что-то ценное? – и голос его эхом отдавался в каменных стенах.
Раньше это было легко. Согрешил – виноват – неси наказание. Смерть за смерть, зуб за зуб, глаз за глаз. Смерть за смерть... Он плохо помнил лица родителей, даже в последнем сне они расплывались и были слишком похожи друг на друга, чтобы быть настоящими.
Не то что бы Треин сомневался, но заклинание обращения к свету использовал дважды. Свет бескомпромиссно отрицал его правоту, отрицал принцип смерть за смерть и всякую месть. В другой раз его бы это остановило. Но не сейчас. Ингрис хорошо знал цену раскаянью, прощению и милосердию, жизнь при храме научила.
Убить в первый раз оказалось неожиданно легко и гадко. Он, бледный и напряженный, молча переступил порог лавки оценщика и не смог связать ни слова кроме отточенного до совершенства заклинания луча прямо в сердце. Золотые пуговицы наряда оплавились, в деревянной панели напротив осталась прожженная черная дыра, будто тоже оплавленная. Наверное, сперва надо было о многом спросить и многое рассказать, дать разумному существу возможность раскаяться и искупить вину. Хотя бы убедиться в наличии самой вины – ведь что у него было кроме снов и подозрений. Никаких доказательств кроме собственных предубеждений против темных. Но он почему-то не смог, даже не попытался. Тело наполовину сползло со стола, за которым сидел оценщик, рука в белоснежной рубашке свесилась до самого пола, воротник распахнулся. Ингрис с замершим сердцем несмело шагнул вперед. Ему было бы легче, найди он на дроу цепочку из небесного золота, но единственным его украшением все еще оставался шрам на шее. Проверять шкафы и сундуки он не стал, слишком похоже на воровство и мародерство, да и невелик шанс, что украшение уже давно не продано богатому коллекционеру. Он еще помнил, как осторожно закрывал дверь, будто ее скрип мог потревожить кого-то в доме. В себя Треин пришел только в храме, голова ныла, словно он стучал ею о каждый дом по дороге. Происшедшее смутно плавало перед глазами, четко проявлялись отдельные детали вроде тех же пуговиц, но расплывалось все что было до и после.
Тем же вечером Треин исповедался отцу Тагу. Следующим утром за ним пришли инквизиторы. Он не сопротивлялся, это ведь правильно, что возмездие работает в обе стороны. Не убий. Еще было страшно и до странного спокойно, будто Ингрис в свои неполные четырнадцать осознал все, что произойдет с ним в течении жизни, и заранее смирился с этим. Тюремное заключение или смертная казнь? Все равно.
Но, как оказалось, ни то, ни другое. Подвалы инквизиции и знакомый уже инквизитор с тяжелым взглядом. Ливорн Роше. Ни пыток, ни казней, о которых ходили страшные слухи, только тесная подвальная келья, хлеб и вода. И темнота. Свечи ему не зажигали, все равно не было ничего такого, чем можно было заняться. Смену дня и ночи Треин определял по посещениям тюремщика и собственным молитвам. В последнем отношении его биологические часы были весьма и весьма точны. Кажется, он плакал в подушку. Он не помнил точно. Не знал, когда именно его выволокли из инквизиторской тюрьмы и, слепого от яркого дневного света, привели к Роше.
- Ты считаешь, что был прав? – он задал всего один вопрос.
- Нет, - твердо ответил юноша без тени сомнения. Нельзя лгать инквизитору, поэтому нельзя допустить, чтобы тот поверил в чужое раскаянье. – Но кто-то должен был это сделать. Всепрощение... не работает.
- Тогда ты знаешь, что не простят и тебя.
Знал. Давно. Уже смирился. Никаких исключений, так?
Но, вопреки ожиданиям, повторного заключения не последовало, как не последовало и казни. Его просто отвели в другую келью, где на кровати уже были разложены все вещи Треина Ингриса, которые можно было сложить в одну небольшую сумку. Пара форменных одеяний воспитанника приюта – повседневное и воскресное, - гребень для волос, несколько книг. Еще стопка новых лежала на столе.
Никаких исключений. И никаких полумер. Так учил Ливорн Роше, новый руководитель и духовный наставник, под началом которого Треин продвинулся в магии куда дальше и быстрее чем в периоды обучения у прошлых наставников. Жизнь раскололась на две части, прошлое и настоящее, никого из прошлой жизни Ингрис больше никогда не видел, даже не знал, что сказали им о его исчезновении. Отец Таг, наверное, думал, что его казнили. Но даже отца Тага Треин больше не видел. Ткань его новой форменной одежды стала куда плотнее и добротнее, капюшон закрывал все лицо во время общих молитв в главном храме, ничто не выдавало ни пола, ни возраста. Выбраться в город не было ни времени, ни желания. Никто из служителей Инноса не подвергается такой опасности как инквизиторы в глухих уголках империи, никого другого не обучают сражаться со злом в любых его проявлениях. Пусть речь о прощении за содеянное не возобновлялась, но каждый лишний день, прожитый инквизитором – и неважно, насколько он известен и насколько рьяно работает – это камень в брюхе у нечисти. И невкусно, и тяжело. Так говорил наставник, но как Треин ни рвался, а в операциях инквизиции не участвовал, только учился и учился.
Первым заданием, коего он добивался год с лишним, стало... поступление в Аклорию. Обитель легкомысленных магов, среди которых имя Инноса использовалось как ненужная старая погремушка. Которые добрую половину своего времени посвящали не очищению души, а поискам способов отвратить себя от веры еще больше. Он скрипел зубами, но возражать Роше и не подумал. Первое дело и первая проверка, нельзя было этого не понимать. Проверка даже не на способность проявить свои знания и дарования, а на способность исполнить вызывающий недовольство приказ без лишних рассуждений. Принести себя в жертву? Возможно.
Принесение себя в жертву оказалось делом крайне легким. Теорию Ингрис сдал с блеском, Роше и в учебе не признавал исключений и полумер, дара тоже хватило. Негласное покровительство со стороны храма довершило дело, и уже в шестнадцать лет новоиспеченного адепта усадили за парту. 
Вопреки ожиданиям, жизнь его ни на йоту не изменилась. Учеба на первых порах повторяла изученное под руководством старого священника и младших инквизиторов, отданные на растерзание неоперившимся птенцам вроде Ингриса. За книги он взялся с тем же упрямством, что и за любое другое задание, неизменно получая высокие оценки. Но оказалось, Ливорн ждал от него вовсе не этого, а чего-то еще. Достижения ученика в Аклории его не волновали. От предложенного места в общежитии Треин отказался. Не то это место, где можно молиться Инносу с чистым сердцем и в тишине. Да и келью свою при храме менять не хотел, сроднился с ней, будто время замкнулось и остановилось. Там свет, разливавшийся в груди во время молитв, рассеивался в воздухе и оставался чуть дольше, понемногу впитываясь в каменные стены, кое-где украшенные простыми деревянными балками с вырезанными символами веры, в тонкое шерстяное одеяло на жесткой койке. И то, и другое однотипное, одинаковое для всех учеников храма. Может, кто и задавался вопросом, дадут ли ему комнату попросторнее и поудобнее после получения ранга, но Треина все и так устраивало. Устраивали обеды, сытные, но без дорогих восточных специй и пряностей, устраивал дубовый шкаф, где хранились книги, не помещавшиеся на полках, и несколько мантий. Все выданные настоятелем и лишь одна купленная специально для учебы. Новая, но такого неказистого серого цвета, что и ее можно было принять за общее имущество. Рука при выборе сама потянулась к привычному с детства оттенку.
Треин Ингрис вообще замечал за собой нелюбовь к разного рода переменам и срывающимся планам. В том числе, если изменения эти казались незначительных мелочей вроде цвета одежды. Впрочем, если что и менялось с течением времени, на настроении юноши сказывалось редко. 
По старой привычке и природной необщительности он ни с кем не сближался, в академию приходил сугубо ради знаний, после звонка молча собирался и уходил в храм. Для одногруппников он был воспитанным при храме сиротой, о какой-либо связи с инквизицией даже речи не шло. Ничего интересного в приютском мальчишке адепты не находили, и вскоре Треин начал чувствовать себя тихой тенью в библиотеке. Как всегда, его это ни капли не задевало. Приказ старшего не включал в себя завязывание дружеских отношений со всеми и каждым. Но и тут ввернулось стремление к справедливости, на сей раз разумно выросшее из детского желания насаждать эту самую справедливость кулаками. Можно ведь убедить людей с помощью магии света, просто убедить. Пусть темные и дальше распускают сплетни, инквизиторы-де чуть что, сразу на костер ведут и виновных, и невинных. На самом деле крайние меры применялись куда как редко, а нетерпимость и бескомпромиссность относилась в первую очередь к самим слугам Инноса.
Если бы только магия света могла убедить благодарных спасенных не таскаться за ним по коридорам, восхищенно разглядывая собственного мессию. Хвала Инносу, они быстро отвлекались на дела насущные и не мешали учиться дальше. Все, кроме двоих одногруппников, обычно сидящих вместе за задней партой. Близнецов Лайи и Лиона, слабеньких магов земли и природы, отличавшихся друг от друга разве что прическами. Лион, казалось, ходил следом, только чтобы улучить момент и подать Треину книгу, помочь с тяжелой стопкой в библиотеке. Лайя разок попробовала благодарности ради подсказать ответ на практических занятиях магией земли (ее Треин выбрал для более углубленного изучения магии). Была проигнорирована с показным высокомерием, которое стало причиной дополнительной исповеди, и больше подобных попыток не предпринимала. Близнецы входили в жизнь Треина Ингриса медленно, постепенно и неотвратимо, как цветок пробивается сквозь каменную кладку. Машинальные и ничего не значащие приветствия со временем переросли в обмен короткими репликами, а затем и в разговоры, которые со стороны Треина сложно было назвать задушевными. Но, учитывая, что с другими воспитанниками в храме не случилось и того, можно было полагать, что у инквизитора появились друзья. Незадолго до окончания первого курса его впервые пригласили в гости, и юноша через час скомкано попрощался, не находя себе места в чужом доме. Следующие пару раз он находил убедительные причины отказаться от приглашения, и близнецы поняли, что Треина тяготит их гостеприимство.
Перед самыми каникулами Ингрис исчез из академии, не прощаясь. Испытание старшего инквизитора Роше он выдержал с блеском и теперь мог надеяться на настоящее задание. Так и случилось. В июле отряд отправился в отдаленную деревню на поиски жреца Безымянного, коего, по слухам, видели неподалеку. Треина к боевым действиям не допустили, оставив прикрывать отряд и усиливать воинов храма при помощи чар. Темного жреца он увидел только на погребении – тщедушный мужичонка с вылезшей клоками бородой, ничего особенного и тем более ничего страшного. Не то, что ожидалось от похода. Начальство отметило его старания в поиске заразы среди поселян и вернуло в город для продолжения обучения.
Второй курс в Аклории не преподнес ничего нового. Те же учебники, те же учителя и студенты. Разве что несколько новых предметов добавилось. И Лайя вдруг ни с того, ни с сего призналась, что ее чувства с некоторых пор переросли из обычных дружеских в более теплые и интимные. Смотрела она робко, будто ожидая вспышки сдерживаемого гнева от невозмутимого парня. Но тот только холодно поинтересовался, когда он дал повод хотя бы рассматривать себя в подобном качестве. И, словно факт его обучения у инквизиции был известен повсеместно, сухо напомнил о служении Инносу. Не признался и не сказал, а именно что напомнил, будто на самом деле поражался, как такое можно забыть. Девушка не заплакала, только смотрела так, будто застала над трупом. Ее брат потом отважился спросить:
- Ты уже?..
Продолжать не пришлось, и без того было понятно, что тот хотел узнать. Ты уже был на заданиях?
- Да.
- А?..
Убивал?
- Да.
Пусть и не так, как они могли подумать, но ведь убил же. И не думал скрывать или отпираться.
Впоследствии ему не было дела кто и когда рассказал о нем остальным студентам, но шарахались они от него, будто Ингрис ежеминутно находился при исполнении и таскал с собой не меньше двух вязанок дров повсеместно. Мало ли, вдруг еретик подвернется. Лион еще пытался поддерживать какие-то отношения, но вскоре убедился, что Треин не видит в том необходимости. Жизнь вернулась в прежнее русло, через пару недель студенты нашли новый объект для пересудов. А через два года, летом перед четвертым курсом, Треин получил звание младшего инквизитора, о чем немедленно стало известно всей академии. Пересуды возобновились вновь, но так же быстро утихли. Ну инквизитор, подумаешь, было бы на что дивиться. К слову сказать, близнецов к тому времени исключили из академии за недостаточный прогресс в области изучения магических наук, а больше никто к Треину даже не подошел. Задиры имели все основания опасаться даже показываться рядом с новенькими. Одно дело храбриться перед таким же старшекурсником, но совсем другое – быть уличенным непримиримым карателем зла в этом самом зле. Неуютно как-то. Вот и число спасаемых само собой сократилось до нуля.
Четвертый курс ознаменовался лишь одним значимым событием – под руководством наставника Ингрис сам разработал для себя заклинание, отлично подходящее как для прямого боя, так и для усиления отряда или помощи в мирное время. Он неоднократно успел испытать клинок креста в вылазках в заброшенные дома, которые было необходимо проверить на присутствие нежити, в сдерживании безумного мага, провозгласившего себя новым богом, не имея никаких оснований кроме собственного непоколебимого упрямства. И просто на темных улицах столицы.
Из привычного ритма его выдернули цепкие пальцы на плече. Старик с добродушным и усталым взглядом стоял у двери библиотеки, прислонив к стене деревянный посох. На зеленой мантии виднелись пыльные разводы, до которых хозяину, очевидно, не было никакого дела. Привыкший профессионально отмечать в памяти лица встретившихся ему людей, Ингрис отметил, что этого мага он недавно видел рядом с библиотекарем.
- Проводите старика, юноша. Совсем не помню дороги.
За те несколько поворотов, что отделяли библиотеку от лестницы, старик успел сделать больше, чем иные за всю жизнь. Например, произнести – в шутку или взаправду – пророчество:
- Двадцать дней обернет, и расколется лед, все игрушки, шутя, разобьются у дна... Новая ночь принесет лютый хлад и разрушится мир, принося новый ад.
Треин в ответ даже не показал, что вообще что-то слышал. Чушь какая-то, да еще и отвратительно зарифмованная. Вежливо попрощался у ворот, выкинув ее из головы. Той же ночью оказалось, что чушь бежала за ним до самого монастыря, словно преданная собака, и успела заскочить в открытую дверь, чтобы потом вольготно расположиться на кровати. Там она Треина и поджидала. Две ночи подряд промаявшись на удивление реальными кошмарами о легионах нежити на улицах города, Ингрис побеседовал с Луаром Олдреном. Больше для успокоения души, но никакого успокоения не случилось. Пророки, пусть и из другого мира, они всегда пророки, в том числе и старый Хейн, коего ему посчастливилось провожать. Искать Хейна было бессмысленно, каким бы образом тот ни попал в Мистериум, очевидно, покинуть его также не было проблемой. В то время как сам Треин о подобном даже не мечтал. Попытка поговорить с Ливорном Роше, непосредственным начальством, успеха не возымела. Лучше бы он вообще этого не делал. Получил в ответ совет забыть о бреде сумасшедшего стрика и больше времени посвящать учебе и обязанностям инквизитора. Разум твердил, что Роше абсолютно прав, настоящие пророки не откровенничают на лестницах со студентами, каждое их слово и так записывается дюжиной писцов, дабы не пропустить нечто важное. Он ожидал, что после разговора станет легче, но вместо этого чувствовал неясную досаду. На себя за то, что так и не сумел объяснить, не сумел передать, на Ливорна, который подумал, будто Треину настолько нечем заняться, что он готов собирать все сплетни в округе.
Роше вспомнил этот разговор, лишь когда в небе над Иридиумом появилась фигура Марагора, но Треин долго не находил себе места. Время шло, не принося ни подсказок, ни ответов, ни доказательств. Бродить по городу безумным кликушей, выкрикивая слова пророчества? Иногда Треину казалось, что он и на это способен от безысходности. Он пытался успокоить себя тем, что в мире есть сотни несбывшихся пророчеств, одним больше, одним меньше, кого это волнует. Все равно сбывается лишь одно из десяти, а то и из дюжины. Если бы только знать точно, да и вообще знать больше о самих пророках и пророчествах... Ранг инквизитора, пусть даже младшего, давал доступ в запретную секцию. Луар помог подобрать книги, не задавая никаких вопросов, но о Хейне разговаривать не захотел, лишь повторил сказанное в первый раз. Старый пророк из другого мира, не больше и не меньше. Многие ли из его пророчеств сбылись? Некоторые, не все, конечно. Надо ли говорить, что Ингрису это ничем не помогло. Новое вполне могло относится к разряду «некоторых», а могло и принадлежать к «остальным». Зато через пару дней он казалось, знал о видении будущего и его методах прояснения и расшифровки все. К сожалению, среди этого всего не было ни одного дельного совета, как отличить правду от вымысла и будущее от бреда. Разве что поискать другие, схожие пророчества.
Получить новую книгу оказалось непросто, ее Луар вынес из закрытого фонда и сам снял магическую печать с обложки. Многие страницы все же остались запечатаны, но относились они к очень и очень отдаленному будущему. Прошлое было полностью открыто. Наверное, кто-то другой обязательно посмотрел бы и туда одним глазком, но Треина не интересовало, от какой напасти население империи рисковало вымереть двести лет назад, и кого должна была родить венценосная дева в ночь полнолуния. Он бегло просматривал открытые страницы в поисках чего-нибудь похожего, что хотя бы немного совпадало по времени. Перед глазами мелькали строки пожаров, болезней и даже падения небесных огней, сменявшиеся совсем уж несуразным бредом. И наконец, ничем не выделяющиеся из ряда предсказаний «двадцать дней обернет...», бредовое и так же неумело составленное. Треин нашел, что искал. И молча откинул книгу на другой край стола.
Так же, не прощаясь, вышел из библиотеки и пошел нарезать круги по городу под редкими тающими на плечах снежинками. В голове вопили на разные голоса, мысли уносились сразу двумя водоворотами, причем в разные стороны. Первый – зло готовит вторжение, а город непростительно не готов. Никто не поверит, нет способа доказать, нет надежды спасти. Второй – пророчество было уже сказано, но кем? Тем же Хейном, возможно, но в таком случае осенним днем, встретив незнакомого студента, он всего лишь повторил старое изречение. От всего этого у Треина разболелась голова. Он давно уже пересек улицы тихих добропорядочных граждан и по привычке углубился в трущобы, поближе к гнездам преступности, куда отправляли молодых инквизиторов не столько для работы или проверки, сколько для закалки характера. Младших у Роше было не так много на самом деле, так что местные знали всех и узнавали даже под одинаковыми капюшонами. Сегодня Ингрис был в студенческой мантии, бросая по сторонам испепеляющие взгляды. Шайка воришек, не подозревая, что огонь во взгляде на этот раз свидетельствует о кипящем мозге и головной боли, сочла за лучшее на время спрятаться в переулках.
- Ингрис? Зачем ты здесь, брат?
Серой тенью от стены отделился Вран, с ног до головы закутанный в форменную хламиду. Сильный маг огня, но вот беда, слишком мягкосердечный с отступниками. Треин на миг замешкался. Следить за порядком в районах, куда опасалася даже наведываться простая стража, было добровольной обязанность Ордена, оберегающего мир от любого зла. Надо ли говорить, что непримиримых магов-инквизиторов здесь опасались куда больше чем ребят в старых кольчугах с казенными мечами на поясах. Но очередь Треина наступала только через три дня, и если он оказался здесь по приказу, Ливорн получил информацию о готовящемся преступлении, возможно, массовом убийстве или заговоре, и счел, что одному Врану не справится. Больше не было ни одной причины, по которой в неблагополучный район мог забрести младший инквизитор Ингрис. Не говорить ведь, что шел куда глаза глядят, вот ноги и вынесли.
- Иннос велел не лениться, а я сегодня уже сделал всю положенную работу, - он едва успел обдумать ложь, настолько не привык лгать, и тем более лгать своему брату по вере и долгу. Версия была откровенно неправдоподобной. На самом деле работа в храме не кончалась никогда, и Вран не мог этого не знать. – Брат Вран, если бы ты знал о скором бедствии, но люди не верили бы тебе, ты все равно пытался бы их спасти до последнего?
- Конечно, - он даже не задумался над вопросом. – Кроме того, я не действовал бы один. Собратья помогли бы делу Инноса.
- А если бы... они не поверили тебе. Если бы ты предупреждал, скажем, об огненных дождях с севера.
Вран чуть сдвинул капюшон, чтобы взглянуть ему прямо в глаза.
- Ты что-то знаешь?..
- Нет, - отрезал Треин. – Просто спросил.
Если Хейн повторил пророчество специально для него, значит, предвидел, что справиться с этим должен он сам. Как-нибудь, как угодно.О да, инквизиторы помогут, это их святой долг, но нет времени убеждать каждого по отдельности. Если бы только поверил Ливорн Роше, его приказы по приготовлениям к обороне и запасению святой воды, насколько нелепыми они бы ни казались сейчас, никто не стал бы оспаривать.
Возможно, увидев книгу собственными глазами, он убедиться в истинности пророчества. И словах Треина. Личные печати магистров не ставят на сборниках сказок, выдумки и небылицы не скрывают от чужих глаз под защитными чарами. Это чувство противоречило всем принципам воспитания в храме и канонам отношений наставника и ученика, но ни молитвы, ни размышления не помогали от него избавится. Ингрис затруднялся определить, что это было, злость, обида или их смесь. Несмотря на все то, что он сделал для Ордена и чего добился, Ливорн даже не принял его всерьез, проигнорировал как самого младшего инквизитора, будто его слова ничего не значили, так и вероятную опасность. Но он не сможет закрывать глаза, если увидит книгу пророчеств из закрытого архива Аклории, пусть ее и нельзя выносить за пределы библиотеки.
На следующий же день он пришел к Луару с чуть потухшими от бессонной ночи глазами и темными кругами. Просить книгу, которую еще вчера отшвырнул от себя, будто страницы были пропитаны ядом. На что библиотекарь ответил, что взять ее во второй раз Ингрис сможет только с письменным распоряжением ректора или старшего инквизитора Роше. Или одного из магистров совета, что было еще более проблематично. Вчера она досталась Треину исключительно по ошибке. То, что Луар вообще мог ошибиться в выдаче книги, казалось невероятным, но Треин не видел ни одной причины для лжи. Разве что старик на самом деле все знал и желал гибели Иридиума. Но он был другом Хейна... или нет? Нет, пророк непременно почуял бы неладное. Хотя, может, и почуял, пытался выкрасть книгу, чтобы показать совету, но не преодолел лабиринта. Или же наоборот, первый раз Луар показал ему книгу, чтобы убедить в истинности пророчества, заставить действовать. Нелепо, но все его версии одинаково нелепы.
Все становилось сложнее и сложнее, а он-то думал, что труднее поиска темного культа в маленьком городке ничего нет. Нельзя сжечь невинных, нельзя оставить виноватых безнаказанными, но совершенно невозможно разобраться, кто есть кто. Стоит копнуть чуть глубже, и каждый раз оказывается, что безгрешных нет. Все, пусть и не служители темных богов, виновны кто в убийстве, кто в грабеже или доносе на благополучного соседа, но все равно виновны. И хочется порой бросить факел на крышу и смотеть, как горит весь этот проклятый город. Но Иннос велит прощать и быть милосердным.
Роше не написал разрешения взять книгу, но рассердился и наказал за навязчивые идеии вольнодумство. День в карцере, откуда Ингрис вышел заметно более бледным, а темные круги под глазами, казалось, окончательно въелись в плоть. И дополнительная неделя патрулирования трущоб, на которой он, не сдержавшись, опалил лучом приставшего пьяницу. Теперь город казался совсем другим, словно уже припорошенным пеплом, тусклым и серым. Неживым, несмотря на толчею и суету вокруг, на крики зазывал из торговых рядов. Даже в сотнях следов, в мессиве снега и грязи виднелись темные, неуклюжие силуэты врагов. Треин боялся, что давно сошел с ума, искал подозрение, жалость в глазах инквизиторов, но находил лишь недоумение. Пропустил несколько дней занятий, чего не случалось за предыдущие четыре с половиной года, но вопросов ни у кого так и не возникло. Ощущение собственной незначительности и беспомощности ранило как никогда. Город жил привычной жизнью, укутывался снежным покрывалом и медленно засыпал, оставив врагам открытые двери. Двери, которые Треин не мог закрыть, сколько бы шагов не отмерял по безлюдным улицам и храмовым коридорам.
Следующая идея оказалась еще безумнее – просить личной аудиенции у Дивы. Святая приняла светлого мага всего через несколько дней, но... тоже не поверила его истории. Он, впрочем, тоже хорош, запинался, невразумительно перескакивал с одного на другое, словно влюбленный мальчишка на свидании. Пророк, книга, вторжение – ну не бред ли? Заготовленная речь, предназначенная убедить Диву вернуть в город архонов, усилить посты и отряды, окропить каждое здание святой водой – вдруг показалась собранием нелепиц и домыслов. Светлая медленно, огорченно качала головой из стороны в сторону, узкий подбородок касался выбивающихся из-под капюшона золотых волос, вбющихся крупными кольцами. От этого некстати замирало сердце. Но лучше всего Ингрис запомнил ее глаза, светлые и полные усталого отчаянья. Не могла она помочь или же просто не хотела, но вместо совета тихо попросила отправиться домой.
- Вы не верите мне, так? – отважился спросить он.
В другое время он не осмелился бы беспокоить светлую подобным вопросом и тем более недоверием. Но город, люди... двадцать дней, пять из которых разлетелись сухими листьями...
- Ничего не бойся, ничего, - вот и весь ответ.
Стоило бы начать раньше, начать по-другому. Найти доказательства, и только потом сказать Роше. Теперь, когда за спиной шептались, что стоило бы дать Ингрису отдых, отправить подальше на какое-то время, чтобы пришел в себя, чтобы отпустили безумные фантазии, любые доказательства грозили стать последним гвоздем в крышке его гроба. Так работает стража, так работает инквизиция, так устроены люди. Это неправильно, но все видят лишь то, что хотят видеть, будь то знаки вины или невиновности. Предоставь он сейчас доказательство, и Ливорн только убедится в одержимости его новой идеей или, того хуже, в желании самому занять место лжепророка. Тогда Ингрис кругами бродил по городу и опомнился, когда уже протянул руку к дверному молоту на массивной двери приюта. Своего первого приюта, куда не возвращался уже лет десять. Возблагодарив Инноса, что никто не узнал в безликом инквизиторе святошу Ингриса – почему-то ему этого не хотелось, - он нырнул в ближайший переулок.
Любой ценой. Без исключений. Без полумер. Город должен быть спасен от нашествия, даже если это нужно лишь одному ненормальному инквизитору. Теперь даже небольшой «клуб по интересам» Хроно казался всего лишь удачной ступенью к цели. Того самого Хроно, что, по словам библиотекаря, нашел проход в запретную секцию.
Тайные... нельзя сказать, чтобы они чем-то выделялись среди остальных. Тщеславие и жажда признания собственной исключительности толкает молодых магов на необдуманные, порой жестокие поступки. Самый популярный способ заявить о себе – создать орден и стать его бессменным главой. И пусть количество его членов никогда не превысит полудюжины, главное, придумать пафосное и грозное название, поставить перед собой благородную или по крайней мере великую цель, поклясться в вечной верности стремлениям и идеалам юности – вот и готово новое собрание, что со временем непременно потеснит совет магистров у власти. Каждая вторая группа целью ставила если не завоевание мира, то нечто подобное, и Треин первый год старался по мере сил отслеживать такие группы, пока не внял совету старших товарищей и не убедился воочию, что никто даже не думает претворять в жизнь безумные планы. От пары-тройки студентов, мнящих себя неизвестно кем, вреда никакого, а самим студентам все развлечение. Группка Хроно была одним из таких сборищ, на которые он давно не обращал внимания.
Присоединиться к тайным оказалось до смешного просто. Даже подозрительно просто, в другой день Треин непременно почуял бы неладное. Но Хроно принял его с распростертыми объятиями, будто не знал, кто такой Ингрис на самом деле. И что ему полагается делать с заговорщиками. На проверку оказалось, что невинное внешне собрание куда как могущественнее, чем оценивали его со стороны. Количество одних тольо осведомителей давно перевалило за все разумные пределы для всего лишь студенческого собрания. Да и о традиционной смене власти что-то никто не говорил. Хроно действительно нацелился изменить мир, и это пугало. Он одними лишь словами двигал своих живых пешек как фигуры на доске. Не сразу Треин узнал, что благодать Астара, коей гордилась добрая половина академии, дело рук тайных. Никто не спешил ему ничего объяснять, приходилось довольствоваться случайно услышанным, обработанным внутренним чутьем и опытом. Он чувствовал себя новичком на важной работе: все знают свои обязанности и методично ими занимаются, а его бросили посреди зала, так ничего и не объяснив, не дав даже самого мелкого поручения. Иногда планы Хроно срывались, молодые маги не выполняли заданий или же выполняли не так, как требовалось. Это ничего не меняло.
Тайный ждал. Может, того же, что и сам Треин? Ингрис не спрашивал, подобные вопросы означали доверие, которого между ними не было и в помине. Иногда инквизитор ловил на себе задумчивые взгляды, будто глава организации прикидывал, настало ли время использовать запасную пешку или еще немного подержать возле себя, дожидаясь нужного момента. Ингрис тоже ждал, ждал неизвестно чего, открытий, ключей или новых вопросов. Двадцати дней. Десяти. Пяти... 
Всего одно обстоятельство не давало Треину покаяться Роше – что бы там Хроно ни задумал на самом деле, он уже не успеет, слишком мало осталось времени. И что бы ни произошло по милости тайных, оно не уничтожит все население столицы, подняв затем армию немертвых для похода во все концы света. Чтобы приглядывать за действиями четверки, внедренному агенту требовалось куда больше времени на подготовку и укоренение. Все нити сходились к Хроно, и только он знал, что происходит на самом деле, и чем занимается каждый участник спектакля. Правая рука не знала, что делает левая. И не могла никому об этом сообщить. Инквизитор и не пытался, чтобы не вызвать подозрений. Проблемы лучше решать по очереди, первостепенной задачей все еще оставалось пророчество. А шайкой Хроно можно будет заняться позже, когда осторожные расспросы о благодати не вызовут подозрений. Когда станет хоть примерно понятно, чего на самом деле добиваются тайные.
Он не знал, как и когда оказался сам заражен благодатью, о которой никогда не просил. Просто в какой-то момент заклинания стали чуть сильнее, затем еще и еще. Не следи он за этим, ожидая чего-то подобного, и не заметил бы. А так обратил внимание, что благословение, верно, действует постепенно, наращивает силу со временем. Хотел ли он оставить себе эту силу? Пожалуй, да. Сколько пользы она могла бы принести в нужных руках! Но и натворить не меньше зла в ненужных. К каким отнести Хроно и его шайку, к тем или этим? Треин колебался, не видя в действиях магов последствий во зло, лишь смытные очертания плана, до тех пор, пока не оказались в лазарете первые подопытные. Сразу десяток с интервалом в несколько часов. Организация стала разваливаться на части, но это, опять же, не беспокоило никого из тайных. Внешне не беспокоило. Просто на больничные кровати ложились все новые и новые люди, которых было сложно заподозрить вообще в каких-либо контактах с шайкой Хроно.
Треин знал, что пути назад уже нет. Сколько ему еше осталось? Пара дней? На самом деле, его это не так уж и волновало. Срок истекал, ему бы только дождаться последних капель в клепсидре зимы. Убедиться, что Иридиум останется на прежнем месте и в прежнем виде. Но раз времени осталось всего ничего, довольно терять его на разгадку чужих тайн, которые через пару дней перестанут иметь значение.
Получить доступ к тайной информации оказалось проще, чем он предполагал. Стоило спросить, и Хроно, не отрываясь от шахмат, выложил всю последовательность действий, позволяющую наткнуться-таки на неуловимые библиотечные стеллажи. Той же ночью была проведена проверка. И снята с полки книга в простом черном переплете. Не безумие ли? Но что ж, если люди охотнее верят написанному, чем сказанному, он принесет в храм книгу пророчеств. Воровство немногим лучше чем убийство, но что-то Треин так и не научился просить прощения за то, что считал правильным. Конечно, из Аклории его все равно исключат. Гордость велела забрать документы самому и уйти, как всегда, не попрощавшись. Возможно, и в ранге понизят. Хотя куда уж понижать младшего. Пусть. Одна душа против миллионов жизней – разве это много?
Осталось совсем немного – всего лишь добраться до храма...