.:Начало игры:.

За плотно закрытой дверью комнаты раздался грохот и звон, будто обрушился какой-то очень массивный предмет мебели, а потом отчаянный крик на два голоса: громко и надрывно кричала женщина, но ещё громче надрывнее кричал какой-то раненный зверь. По крайней мере, так могло показаться в первый момент. Лекарке, например, так и показалось, когда она вылетела в коридор, помятая, встрепанная со сна и неодетая, проверять, что же снова случилось.
Перепуганная Лора выглядывала из кухни, прикрывая одной рукой рот. Девушка, не обращая внимания на тётку, сразу нашла глазами источник своей тревоги: в углу серо-коричневой неосвещённой прихожей белесовато маячило дрожащее пятно полотняной рубашки - чистой, только вчера смененой. Бедная больная Лавиния стояла на четвереньках посреди коридора и выла. От боли.
У бывшей лекарки, поражённой страхом настолько глубоко, что это поражение лишило её разума едва ли менее чем полностью, периодически - раз в полторы-две недели - случались такие приступы ненормальной активности. Каждый раз - одно и то же: она высвобождалась из верёвок, выбиралась из своей комнаты, превращённой в одиночную не то палату, не то камеру, и шла в маленькое путешествие, натыкаясь на стены, опрокидывая вещи и находясь в самых неожиданных уголках дома, даже пыталась снять замок с подвальной двери.
Бывало, что и сворачивала что-то крупное с места. Всякий раз - с травмами. Лекарка уже не удивлялась, только всякий раз боялась вплоть до заживления очередного повреждения - а вдруг всё, больше не выдержит?..
Поднимая матушку с пола, Гвендолин обратила внимание, что на полу валяется выдранная вешалка, по случаю летней поры пустовавшая. Она и так не слишком основательно висела на стене - всё-таки прибивать её накрепко было некому, и Клара с племянницей справились сами очень уж кое-как... но всё-так можно было своротить её полностью?
Она что, одеться пыталась? Убежать? И откуда в ней силищи столько берётся всякий раз?
- Она... как? - более глупого вопроса в этой ситуации, пожалуй, нельзя было придумать, но волшебница только после того, как он прозвучал, обратила внимание на стекающую по лицу матери кровь и хорошо заметную даже под волосами рану. На железный мерзко-навязчивый запах крови. На лужицу на полу.
- Помоги её добраться до комнаты, - буркнула Гвен, пытаясь справиться с отчаянно вырывающейся и скулящей матушкой. - Дверь открой.
Вот тебе и "с добрым утром"...

Конечно, это крепко я уснула, что не услышала, как она встала... - подумала Гвен, осматривая рану на голове матери. Лавиния всеми силами мешала дочери: раскачивалась, вертела головой, намертво вцепившись в натянутое до носа одеяло, хныкала, беспрерывно что-то бормотала - так тихо, что невозможно было разобрать ни слова - но, вполне возможно, что в её бормотании слов и не было.
Однажды я всё-таки вслушаюсь в то, что она говорит, и пойму её речь. Правда, есть риск, что после этой речи я не пойму уже ничего. Свихнусь следом за ней, - Гвендолин не раз уже ловила себя на подобных мыслях, и всякий раз они вызывали тупую, покорную тоску. Как от понимания, что однажды всё-таки сойдёшь в могилу. Вроде как очень не хочется - но не избежать; значит, остаётся смириться; только сердце всё равно щемит.
- Замри, - шепнула себе под нос целительница, даже не надеясь, что матушка как-то отреагирует. Может, только сопротивляться начнёт.
Магия жизни парализовала Лавинию, позволив молодой лекарке всё-таки погладить женщину целительными ладонями, а после - уложить её на спину и закрепить её руки и ноги верёвками, чтобы не навредила себе... как в этот раз, например. Лавиния смотрела на дочь каким-то совсем неверящим взглядом. Её выцветшие глаза выражали явную обиду и почти бесконечную боль.
Дура, - обругала девушка сама себя - за непоследовательность, забывчивость и нечуткость. Сначала надо было дать уснуть. Зельем, например, обработать. Кто знает, может быть, мама помнит, что я её дочь, и ждёт поддержки, помощи, а не просто так?
- Гвен? - в дверь осторожно заглянула тётка Лора, и положила на пол "походную аптечку" племянницы. Обычно она побаивалась скорбной комнаты и её не менее скорбной обитательницы, но Гвен знала, что в подобной ситуации родственница всегда представляет лекарку в качестве защитницы, и за её спиной смелеет настолько, что почти наглеет. - Всё в порядке?
- Куда уж лучше... - вяло отозвалась волшебница. - Свари чаю из имбиря. Сейчас я уложу маму спать, и приду.
Как только дверь закрылась, Гвендолин погладила маму по лицу, и достала из сумочки с медикаментами флакон сонного зелья. Прикрыв нос куском ткани, девушка откупорила его и подставила под нос больной, начиная мысленный счёт. Секунда, три секунды, пять... на восьмой секунде счёт замер: глаза Лавинии медленно закрылись, а на лице сумасшедшей проявилось выражение умиротворения.
Убрав флакон, Гвендолин открыла окно, чтобы помещение проветрилось и от сонного зелья, и от душного запаха, который источает больной человек. Выглянула и убедилась, что улица пуста - а то мало ли, залезет кто, пока она бегает переодеваться?.. но на улице не было никого, только летний тёплый день, уже близящийся к вечеру, и не слишком свежий, словно стопка лежалого белья.
Пора было уже готовиться к очередному рабочему дню - ну и что, что он ночью? Это не даёт права отлыниваться. Отчаянно хотелось запереться в комнате и поплакаться в безвольную руку Лавинии, но работа не ждёт.

- Ты же сегодня работаешь? Легла бы, доспала, - спросила тётка, разливая имбирный чай по глиняным плошкам.
- Уже не имеет смысла, всё равно через пару часов вставать, - Гвендолин ответила, и поморщилась от того, как пересохло горло. Прокашлявшись и отхлебнув пару глотков душистого отвара, острого, свежего и сладковатого, девушка почувствовала, что и голос приходит в норму, и даже, кажется, глаза видят яснее. - А так я ещё кое-что сделать успею...
Надо зайти в храм и помолиться. Надо. Кларе ведь не расскажешь всего этого, что приходит в голову - она не поймёт, а если поймёт, то проникнется - ещё неизвестно, что хуже...
Конечно, можно никому и ничего не рассказывать, и не обращаться к богу с мелочным нытьём и эгоистическими страхами, а просто заняться делом. Тем более, что исцеление, например - это скорее по части Люммина, а ещё скорее - в ведении Этерии, да не обойдут эти боги никого своей милостью. Однако лекарка чувствовала, что находится на грани, и боялась, что сегодня точно сорвётся на ком-нибудь в лечебнице. Раненые, как и прочие действительно серьёзно, больные прекратились: повалил обычных поток страждущих с их брусчатными, медвежьими и послепятничными хворями. Гвендолин, как по профессиональному долгу, так и по зову сердца, никому не могла отказать в помощи, но сам факт того, что все эти люди - бестолково расходующие свои и чужие силы, деньги, наконец - время - приходят к ней за той же помощью, за которой обращаются и другие, по-настоящему пострадавшие. Такие как, например, Арктос (который, правда, не успел обратиться, но пострадал неслабо, как следовало из рассказа Анны) или как братец, который последним письмом, наверняка уже неточным по содержанию, сообщал, что "неопасно ранен, сдуру подставившись". Почему-то это удивительно раздражало. Но пациенты - какими бы уродами они ни были в жизни - в лечебнице становятся не более и не менее, чем пациентами, и срывать на тех, кого надо лечить, свою нервную неустойчивость - последнее из всех последних дел.
В общем, ей надо было хоть с кем-то поговорить, это, как показывала практика, в критические моменты становится отличным средством поставить на место мозги. Почему бы и не состояться разговору с богом? Помолиться за матушку хотя бы - хотя это, учитывая специфику заболевания и его последствия для души человека, опять же, скорее не к Инносу, а к Жнецу. Сунуть свой грешный нос под своды земной обители Бога нужно было целительнице скорее для себя, чем для кого бы то ни было. Для всех остальных Гвендолин сделает всё сама. Для матушки - в том числе и в первую очередь.
- До завтра, тётушка, - попрощалась лекарка, торопливо обуваясь, набрасывая на плечи косынку и пристёгивая поясные сумки к ремню.
- Да хранят тебя боги, Гвен.

--------------------) Храм Инноса, Верхнее кольцо.

Отредактировано Гвендолин (2014-03-02 02:07:13)