Волчий лес, казалось, изменился спустя то долгое время, пока Альфарий был не в силах даже толком ходить. Прикованный к кровати его выхаживало множество знахарей, лекарей и даже магов жизни... Все они боролись за жизнь безумного вояки и делали это далеко не из доброты душевной, а все благодаря деньгам той дворянской семьи, к которой принадлежал сам Альф. Отец оплатил лечение сына, чудом спасшегося в том сущем Аду... Когда о его помощи узнал сам Магнус-старший, он сильно удивился. От кого, от кого, а вот от семьи помощи он ожидал меньше всего. До того, как с ним приключилась та ужасная история, до того как Альфарий буквально прошел огонь, прочувствовал его каждой клеточкой своего смертного тела. Он думал, что семья больше ни за что не примет его, что она отвергла его, как не свое дитя, а чужое, которые давным-давно ненавидело... Но нет, отец был простым человеком и он просто не мог дать умереть своему сыну, пускай и не любимому, но теперь уже единственному потомку и продолжателю дворянского рода.
Весть о смерти Залнарика взбудоражила Альфария больше, чем что-либо ещё. Ту боль, которую он ощутил, услышав это известие, пересилила даже боль обоженного тела, истязаемого огненными пытками. Боль душевная и физическая слились для Альфа в единую какофонию ужаса и отчаянья, от которой он ни раз ещё был на грани смерти и безумия. Но что-то неуловимое до сих пор удерживало разум и душу вояки в бренном теле. Что-то позволяло ему временами здраво мыслить, что-то давало энергию для жизни. И Альфарий выжил. Полтора месяца его выхаживали далеко не самые худшие врачеватели Иридиума, полтора месяца ему помогали магией, припарками, молитвами и всяческими порошками. Но самую большую помощь Альф получил в те первые дни в подвале под сожженной таверной от неизвестного, который не позволил свежим ожогам стать причиной заражения крови и скорой смерти. Он спас офицера от смерти физической и от смерти душевной, хотя никто - ни он, ни прочие врачеватели, - не смогли спасти Альфария от боли, от бесконечной боли, волнами накатывающей на мужчину, не давая ему спокойна спать, есть, говорить и даже просто жить. Ожоги, которые теперь покрывали все тело воина, изуродовали внешность бравого вояки, сделали его уродом, с покореженным от боли и ужаса лицом, с этой на веки застывшей гримасой... войны. С тех пор, как Магнус-старший впервые увидел себя нового в зеркало он возненавидел зеркала и все остальное, что позволяло ему видеть его самого. Он возненавидел то, кем стал внешне и лишь ужасная боль не давала ему самому сосредоточиться на самоуничижении. Ужасная боль и та неуловимая мысль, которая все время держала Альфа в том состоянии, что он хотел жить, жить несмотря ни на что.
Многие врачеватели думали, что он никогда и ни за что больше не сможет ходить, не говоря уже о том, чтобы сражаться. Но уже спустя месяц после той роковой ночи он встал с постели и начал ходить. Да, он хромал, двигался еле-еле и лишь с опорой, да, по нему била его собственная беспомощность и боль... Но он двигался. Он встал и смог ходить. Ещё спустя пол месяца он уже начал бегать, буквально ввергая в шок всех, кто мог видеть нового, изуродованного Альфария. В одну из ночей же он просто пропал из родового гнездышка, прихватив с собой немного еды, походную одежду и лошадь...
И вот он вновь здесь. Вечный лес. Пепелище разрушенной таверны... Тогда ещё зеленые деревья нынче приобрели желтоватый окрас, готовясь к наступлению первых холодов. Скоро волчий лес должен был превратится в рыжий. Тем не менее, пускай воздух уже и не был столь теплым, как летний, но все ещё был сухой. Вокруг не было ни грязи, ни больших луж и Альфарий смог добраться до пепелища без особых затруднений, прибившись к одному из попутных караванов. Стоя тут, он одной рукой держал за поводы свою лошадь, а другой опирался о дерево, тяжело дыша и оглядывая руины таверны... Он пытался вспомнить. Вспомнить то место. Вспомнить, где находится тайник...
Его мрачная фигура была полностью облачена в серые ткани, лицо было закрыто маской, лишь карие глаза мог увидеть посторонний, которого рядом и, собственного, не было. И только по обоженным ресницам, по шрамам на бровях, веках, можно было допустить мысль, что под этой тканью кроется сущий кошмар истязания человеческого тела.
