Страх пронизывал всё вокруг, копился, умножался — сборища людей к этому располагали, видимо, из-за самой людской природы, — и выплёскивался время от времени в крики, панику и попытки сбежать и спрятаться. Страх давил даже Мисию, которая, перепачкавшись в крови, грязи, сгустках чего-то, что даже не хотелось рассматривать, и, прежде всего, в человеческой боли, следовала за Горионом, назначенным ей в учителя, как за единственным маяком в бесконечной тьме. Не будь здесь Гориона, она бы, возможно, уже впала в такую же прострацию, как некоторая часть лекарей, боящаяся даже подойти к не менее напуганным пациентам. Каждый стремился отойти от другого, подозревая в нём такую же бомбу, как та, что взорвалась в очередной раз, щедро заплескав стены тем, что таит в себе любой человек, вифрэй и светлый эльф.

Слава Люммину и Этерии, что здесь не было Стрелиции — старшая сестра обладала каким-то невероятным везением и не пострадала ни разу. Лити и сама умоляла её: не ходи. Брось это дело, Миса, там опасно, ты же только недавно получила свой плащ.

Плащ был заляпан не меньше, чем её перчатки, волосы намокли, впитали в себя всю грязь и пыль, и теперь липли к лицу там, где пряди выбились из косы, но Мисия всё равно не уходила. Новый взрыв отозвался тупой болью где-то в груди — той, что бывает от жалости. Старшие целители пытались успокоить всех и призвать к порядку, Мисии же чудилось в этом призыве воззвание, прежде всего, к своим коллегам, некоторые из которых уже были готовы сбежать прочь.

— Вот его. — короткое указание Гориона, и Мисия, торопливо откинув косу за спину, бросилась к пациенту, на которого указывал наставник. Одного взгляда хватало, чтобы понять, что искалеченный вифрэй без сознания. Вместе с наставником и вторым его учеником они перенесли раненого в сторону — туда, где работали над случаями потяжелее, отделяя тем самым от потенциальных живых бомб, — и занялись обычным в таких случаях делом.

Понять степень тяжести. Обеззаразить. Облегчить страдания больного тем немногим, что у них есть: сон-трава и сок ягод кумшира — ресурс исчерпаемый, в отличии от магии Разума, но ни один из трёх сгрудившихся над вифрэем не имел дара к ней.

Наконец, если ткани повреждены так, что лечение бессмысленно, а промедление подобно смерти, удалить то, что уже не спасти.

И именно тогда, когда Горион, склонившийся над вифрэем, судя по сдвинутым бровям и беззвучно шевелившимся губам, выносил строгую оценку, пациент, не приходя в сознание, замахал руками так, что наставнику пришлось отскочить. Одного взгляда Гориона, брошенного на учеников, хватило, чтобы Мисия, кивнув в ответ, схватила вифрэя за руку, оттягивая её так, чтобы не мешать обследованию и очистке ран.

Пожалуй, только у неё были на это силы.

В какой-то момент, пытаясь удержать вёрткого, словно угорь, вифрэя, Артемисия поймала себя на мысли, что почти жалеет, что его нельзя отрубить хорошим ударом — в сущности, какая разница, с такими травмами удар по голове вряд ли сделает погоду. Определённо, ей стоило меньше общаться с Коверасом, который такие идеи высказывал с завидной регулярностью, хоть сегодня был тих и смирен, видимо, от творившегося вокруг безумия.

Коверас же, несмотря на свой слегка потерянный и будто бы ошалевший вид, возился с отварами, которых на этого вифрэя пришлось извести едва ли не меньше обычной нормы. Подействовало — видимо, ещё и потому, что, стараниями Артемисии, отвары стали попадать в рот пациента, а не куда угодно, включая окружающую обстановку. Какое расточительство.

Когда он успокоился, Артемисия не ослабила хватку, скорее всего, причиняя ему боль — для неё спокойствие могло быть чем угодно, например, затишьем перед бурей. Она шёпотом поправила Ковераса, когда тот пропустил обожжёный участок, странно, но даже в этом полубезумном состоянии он её услышал и сделал всё, как надо. И тут вифрей открыл глаза, завращал ими так, будто хотел, чтобы они выпрыгнули из глазниц и хорошенько всё здесь осмотрели, и заорал.

Мисию, встретившуюся с новой волной сопротивления, волновало лишь одно: прикусит ли орущий вифрэей себе язык, и не пора ли впихнуть ему в рот обмотанную чистой тканью тряпку — ещё один способ помочь пациенту пережить боль, правда, не такой щадящий. В тот момент, когда ей казалось, что пора (вопль про рыбьи головёшки в целом внушал сомнения), пациент успокоился, уставился на неё (или наоборот, она не сильно разбиралась, занятая попытками не дать ему сверзиться со своего ложа), и очень вежливо высказал предположение насчёт своего местоположения.

— Не сегодня. — отозвалась Артемисия, как самый близкий к пациенту представитель, ибо Горион уже отвлёкся на чьи-то вопросы, а Коверас опасливо отодвинулся на очередном всплеске сопротивления.

Смена интонаций голоса пациента её, может, и удивила бы, говори они в более спокойной обстановке, но сейчас, одной рукой удерживая вифрэя от опрометчивых стремлений куда-нибудь броситься, а второй — промокая одну из обожжёных ран, оставив всякую надежду, что Коверас наконец-то займётся этим по-нормальному, Мисия просто не успевала удивляться.

Она хотела совершенно серьёзно ответить, что все вифреи-целители сегодня заняты, хоть сама и не помнила, есть ли они здесь и сейчас, но тут пациент снова заорал, как бесноватый — Мисия торопливо схватила его обеими руками — скривился так, будто ему было дико больно и вдруг обмяк.

Снова грохнуло. Мимо просвистело что-то, в природе чего Мисия даже не сомневалась, но уточнять не хотела, ещё пара кусков той же природы плюхнулась рядом с пациентом (спасибо, что на пол, а не на него), и Мисия отодвинулась от них. Горион торопливо поспешил туда, откуда прилетел сомнительной ценности подарок, Коверас, бросив виноватый взгляд, отправился за ним.

— Скажи, если слышишь меня. — это и лёгкое похлопывание по щеке, было тем немногим, что она могла применить в данном случае.