Поэзия. Казалось, ни к чему на свете чародей не относился со столь живым интересом и восхищением, как к поэзии. В своё время его увлечение доставило ему некоторые хлопоты: в период обучения он слишком много времени проводил за тем, что к магическому образованию никакого отношения не имело, и не раз наставники высказывали своё недовольство столь чрезмерной тягой к этому занятию. Тем не менее Филиппу это всегда было безразлично: безусловно, годы шли, и свободного времени оставалось всё меньше, однако для чародея это вовсе не означало, что можно забросить любимое увлечение. Эта отвлечённость, нечто, что нисколько не было связано с некромантией и боями, впрочем, не сделало из него худшего мага, чем Ровена, которая и шаг в сторону боялась сделать от работы, от науки, от магии. Во многих аспектах он был даже лучшим магом, чем она, и воскресительница, оглядываясь назад, сожалела о том, что всю жизнь сама держала себя в клетке, не относясь ни к чему со столь сильной страстью, как к собственной магии. В более раннем возрасте она редко покидала поместье, бесконечно сидя над учебниками и не видя рядом с собой ничего, кроме долга, работы, успеха, который просто так ни к кому в руки не приходит. Филипп был другим. Он позволял себе быть кем-то кроме хранителя, кем-то кроме мага. И этот факт, пожалуй, являлся решающей точкой в том, почему эти отношения сложились именно так, а не иначе. Ровена часто и ясно вспоминала один из тех вечеров, которые они проводили вместе, находясь ещё в самом начале своего пути, в самом начале обучения. Десять лет назад... такие вечера обычно проводились за поздними прогулками или разговорами - о том, о сём, однако очень часто именно о поэзии, которой чародей тогда только начинал увлекаться. В тот вечер, прямо как и сейчас Филипп читал вслух какой-то текст, недавно обнаруженный в сборнике стихов, и Ровена слушала. Даже этого было достаточно для того, чтобы в очередной раз ощутить восхищение тем, кто был совсем не как она, кто позволял себе быть кем-то, чем-то за исключением того, чем он должен был быть. Вот только... кажется, в том стихотворении речь шла о красоте, и слово "красота" повторялось в нём три раза подряд. И каждый раз, каждый повтор, читая, он на мгновение, на долю секунды невольно отвлекался, бросая мимолётный взгляд на Ровену. Три этих повтора, три взгляда подействовали на некромантку как магия, навсегда подчинившая себе рассудок, как приворотное зелье. Закончив, он принялся что-то объяснять, рассказывать о схожем тексте, который уже читал когда-то, но Ровена не поняла ни слова невзирая на то, что говорить Филипп продолжал на ним обоим известном языке. Слова пролетали мимо её ушей. С этого момента она была потеряна. И кто же мог знать, что, прежде чем что-то в действительности изменится, пройдёт порядком около девяти лет? Быть может, не будь Ровена столь слепой и зацикленной на собственном успехе все те годы, это произошло бы гораздо раньше. Быть может, они бы были несколько счастливее. Однако прошлого, как и потерянного времени, не вернуть...
В её взгляде вновь промелькнуло восхищение, как и каждый раз. Познания шаманки в литературе были не столь обширными как у чародея, однако всё же позволяли ей вести разговоры на данную тему, и в этот момент ей вспомнилось стихотворение, которое воскресительница обнаружила несколько недель назад среди своих книг. Она занималась сортировкой своей старой литературы - о магии, безусловно - и обнаружила среди страниц одной из книг замученный, потрёпанный листочек. Как и откуда он туда попал, было не ясно; не указывалась ни дата, ни авторство. Это были слова неизвестного, которые, однако, все эти недели не выходили у Ровены из головы. Раз за разом она перечитывала их, различая параллели к тому, о чём она думала вот уже всё утро, всю свою жизнь... о чём намеревалась завести разговор. Кто написал их? Определённо, изгой. Определённо, тот, кто не заслужил им быть. Другой некромант? Сердце подсказывало шаманке, что это было так. Слишком близко, слишком больно и так, как написать это мог лишь обладатель запретной стихии. В ответ на восхищение Филиппа прочитанным им вслух текстом, некромантка тепло улыбнулась, кивая.
- Это напоминает мне кое-что, - начала она, словно что-то вспоминая. И Ровена в действительности вспоминала: эти строки она знала уже наизусть, и именно они пришлись бы как нельзя кстати сейчас, когда шаманка желала поделиться своими идеями, мучившими её всё утро. - Недавно я нашла кое-что среди своей старой литературы. Ты знаешь, насколько скучна я и мои книги, среди них едва ли найдётся что-то занимательное для увлечённого поэзией, - она коротко рассмеялась, тут же продолжив. - Необычные строки. Понятия не имею, как они вообще могли оказаться среди страниц одного из учебников, но ни автора, ни даты я не обнаружила, - Ровена вздохнула, глубоко, собираясь с мыслями; вновь взялась за свою чашку, тут же обнаружив, что она уже была пуста, и поднялась из-за стола, намереваясь налить себе ещё чаю.
- Светел лик твой, спокойный и мудрый, и бездонные пропасти глаз. Ты - звезда, озарившая утро, что горит в предначертанный час. Ты - огонь, что рождает виденья, ты - надежда, что нам не дана. Перед смертью, за миг до рожденья, вспомню имя твое... - воскресительница сделала паузу, отвлекаясь на чай. Строка, однако, в действительности обрывалась на этом моменте: имя адресата в стихотворении не указывалось. - Как темна и безлунна дорога, ветви хлесткие бьют по щекам. И никто никогда не поможет и не даст отпущение нам. Прокляни, раз боишься увидеть, отомсти, раз боишься понять. Крикни громче "Сгинь", да "Изыди", может, будет спокойнее спать? Эта вечность - последняя битва, эта ночь - корка льда на воде. И сегодня мы будем убиты, кем-то, где-то, зачем-то, везде...
Тишина. Молчание. Ровена обернулась к Филиппу, поднося чашку с чаем к губам.
- Красиво. Но мне хотелось бы, чтобы это никогда не было написано, когда я представляю, кто и почему пришёл к таким мыслям. Это больно. Незаслуженно.