Странным образом план, изначально строившийся на таких тонких материях как домыслы и слухи, не только не рухнул в самом начале, но и не завершился по прошествию двух дней. Не в последнюю очередь из-за Гориона — стоило последнему узнать, что проблемный пациент наконец-то согласился хоть на что-то кроме отсиживания регулярных осмотров с кислой миной, старик, неизменно ворча себе под нос, стал мало помалу делиться своими выводами с ученицей, хоть и наотрез отказался возвращаться к его непосредственному лечению.

Двух дней — конечно же — не хватило, и Регрет остался ещё на день, потом — на два, а потом счёт дней пошёл на недели. Мисия не спрашивала, каким образом крошечную каморку ещё не попросили освободить, подозревая, что Горион, несмотря на нежелание связываться со строптивым мальчишкой, взял на себя ношу договорённостей, оставив ей обязанность бегать к пекарю теперь уже не с расчётом на двоих, а на троих сразу, и каким-то образом умещать в своём расписании все новые задачи.

Вот только подвижки были едва заметными: все известные (и совсем малочисленные) успехи в излечении Скорбей Разума относились к Магии Разума и Магии Жизни. Когда Горион сообщил ей это, Артемисия не смогла удержать на лице спокойного выражения, а вопрос, почему усилий лучших магов Министерства и дара самого Регрета не хватило, едва не сорвался с её губ, но вопроса не понадобилось — учитель развёл руками и закатил глаза, что в переводе на доступный язык означало, что пациент, скорее всего, большой дурак, и что лечат тех, кто сам готов быть исцелённым. Во всяком случае, именно такое лицо Горион делал, когда с ним спорили считающие себя умными пациенты.
Мисия расспрашивать сверх уже сказанного не стала, но взяла за привычку каждый вечер навещать пациента, без слов окрещённого Горионом большим дураком, и пытаться вести разговоры обо всём сразу. Идея того, что Регрет сам не хочет выздоравливать, была пока единственной зацепкой — и, если она была недалеко от истины, то только Рег мог прояснить причины. Пусть свободного времени у неё теперь не оставалось вовсе, а время на сон сократилось ещё больше, её гнал вперёд интерес, который когда-то погнал её в ученики к магу метаморфизма.

Болтовня ли была тому причиной, или все существовавшие успокаивающие алхимические отвары, или же всё вместе, включая чудесную выпечку проверенного булочника, но Регрет как будто бы ступил на путь излечения, всё чаще откладывая трость и всё реже морщась от боли. В конце концов, однажды, прямо по время беседы — говорил, в основном, тоже он — Рег предложил выбраться в город, и Мисия, пытавшаяся прямо у себя на коленях вести записи, чуть не выронила перо от неожиданной смены темы.
Но отказываться, видя, что Рег уже готов отозвать своё предложение и поспешно сменить тему, впрочем, не стала.

К назначенному вечеру Мисии пришлось сначала пережить день, чудом успев выполнить все обязанности с прицелом на этот самый вечер, прошить все журналы наблюдений, вдоволь исколов толстой иглой все пальцы, пожелать Гориону хорошего отдыха, накинуть голубой плащ и отправиться наизусть выученной дорогой к каморке Клыка — по-другому в своей голове Мисия этот закуток не называла.
У обшарпанной двери она остановилась, привстала на цыпочки и медленно опустилась, как будто дверь была как минимум магической преградой. Секунда промедления, затем тихий стук в заученной манере: два коротких удара, небольшая пауза и совсем уж тихий третий удар.
"Открыто" послужило приглашением, а Рег при полном параде и с тростью одним своим видом красноречиво говорил, что планы менять не собирался.

— Добрый вечер, — Мисия кивнула, но долго расшаркиваться в приветствиях не стала, переходя сразу к делу, — Как себя чувствуешь?

Взглядом она зацепилась за трость, которую Регрет держал, словно ядовитую змею, и с трудом подавила вздох. Идея отобрать трость, за которую пациент так цеплялся, словно и за свою болезнь заодно, была глупой — но иногда ей действительно хотелось, чтоб эта узорная палка куда-нибудь завалилась, вынуждая Рега действовать без неё.

— Не передумал? — Мисия показала глазами на трость, — Если тебе станет хуже, то наша затея и гнутого медяка не стоит.

Мисия слабо улыбнулась в ответ на чужую уверенность. Хорошо, если так, потому что идею строить хоть какие-то прогнозы относительно подкинутого ей пациента пришлось отмести довольно быстро, а об уверенности в чём-то речи не шло с самого начала. Если единственная идея, походившая на разумную (не считать же разумной мысль о том, что маги Министерства могли не справиться с проклятьем какого-то месмера?), относительно состояния Регрета была правдой, то всё упиралось в его отношение к происходящему.

— Тогда через две недели тебе не придётся скучать здесь, — что ж, может, и так. А, может быть, это мимолётное упоминание, сказанное всё с той же улыбкой, в итоге вызовет обострение болезни... Если Рег действительно хотел уйти от привычной жизни, не признаваясь в этом даже себе, то уверенность в выздоровлении и правда могла вернуть всё на круги своя.
Или он уже всё для себя решил, и проблема исчезла сама собой.
От отчаянного желания потереть переносицу, чтоб прояснить путаницу в собственной голове — иногда ей казалось, что в ситуации с Регом она блуждает вслепую, даже не зная, есть ли под ногами дорога, — её остановило лишь то, что, судя по сжатому кулаку, в голове Регрета творилась путаница не меньшая.

— Ты... — впрочем, задать вопрос она не успела. Твёрдое "нет" ставило точку: в город они сегодня всё-таки пойдут. И, похоже, Рег всё-таки действительно решил выбираться отсюда — не на прогулки, а с твёрдым намерением покинуть это место.
Что ж, этого она и должна была добиться. Всё правильно, и всё же жаль, что вечерами ей снова придётся скрипеть пером в одиночестве, а не вслушиваясь в сбивчивые рассказы ни о чём и обо всём сразу.
— Тогда надеюсь, что скоро ты сможешь вернуться к своим делам, — ни капли сомнений, ни мысли о том, чтоб посвятить Регрета в свои мелкие переживания. Её обязанностью с самого начала было вылечить — или хотя бы попытаться, — а потом распрощаться.

Нельзя всё пропускать через себя и цепляться за других — две главные ошибки, которые пытаются выбить из будущих целителей первее даже, чем дают записать первые строки в свитках. На деле это оказалось сложнее, потому что Рег оказался не тем заносчивым и мрачным Клыком, который около двух месяцев назад отказал ей без всякой жалости, а любознательным и растерянным мальчишкой, из которого только иногда проступал тот самый Клык, заставляя задуматься, что же на самом деле творится в этой лохматой голове.
Но наставник был мудр, раз поручил ей такое дело, позволяя вдоволь набить шишек. И, раз она это понимает, распрощаться с приобретёнными привычками тоже сможет.

В этот раз она не предлагала опереться на себя, не вела по извилистым коридорам, а молча следовала, встречая знакомые лица коротким кивком и неизменной слабой улыбкой. Город встретил их осенней сыростью, холодным ветром, сразу же задёргавшим её плащ и полупустыми улицами — Мисия остановилась, сделав несколько шагов от двери только для приличия и для того, чтоб не получить ей по голове, когда кто-то поспешит выйти. И только то, что Рег остановился тоже, не дало ей остаться позади и безнадёжно отстать.
— Цель? — она замялась, уже без приклеенной улыбки, а с рассеянным и потерянным лицом, и поспешила объяснить суть возникшей проблемы, — Рег, я не так часто выхожу наружу. Знаю, где можно купить хорошую выпечку, и где мясник не обманет с весом, знаю, как дойти отсюда до дома, — "и до дома моего второго наставника", — но лотки булочника уже наверняка пусты, а тебе вряд ли нужен кусок хорошей вырезки.
Словно подводя итог, Мисия развела руками и снова зябко закуталась в плащ, который трепал осенний ветер.

Отредактировано Artemisia (2022-04-17 20:18:11)

Регрет с таким видом произнёс "сейчас всё будет", что Мисия ожидала, что он по меньшей мере вытащит карту или немедленно пойдёт по улочкам, заранее зная направление, или же использует магию. Вместо этого Клык закрыл глаза, и Мисия несколько раз моргнула, борясь с желанием щёлкнуть перед его лицом пальцами и спросить, здесь ли он ещё.

Вместо этого — уж слишком сосредоточенным и серьёзным было чужое лицо — Мисия закуталась в плащ ещё сильнее и отвела глаза. Разглядывать сосредоточенно думающего Регрета, пытаясь понять, что у него на уме, было бы интересно, но, как и месяц назад, выводы сводились, в общем-то, к одному и тому же: скрытых тревог и проблем было куда больше, чем те, о которых Клык говорил открыто.
Оставался вопрос, как ей в таком случае ему помочь, ответ на который совсем не радовал. Никак. Она научилась терпению и уговорам, но в интересовавшем её вопросе Скорбей разума так и топталась на месте.

К счастью для неё и её настроения Регрет заговорил до того, как на лицо Мисии неизбежно наползло бы выражение мрачного уныния. Зато вздохнуть и возвести глаза к небу в ответ на грозящий палец и твёрдо выраженное намерение швыряться деньгами ей всё-таки пришлось.

— Многоуважаемый Клык, пока вы не перекупите весь Орден, я буду считать ваши приказы лишь предложениями, и рассматривать их в установленном порядке, — без улыбки ответила Мисия, поправив плащ и наконец-то двинувшись с места, благо и Регрет наконец-то выбрал дорогу — а воспитывать его можно было и по пути, — Он подбит мехом и сшит по моим меркам, просто ветер сегодня разыгрался. И, раз многоуважаемый Клык не упоминал о своей способности приказать ветру перестать, то и спрашивать о таком бессмысленно.
Не то что бы она сердилась — иначе бы не отвечала вовсе. Просто напоминала в очередной раз, что пытаться давить на любого целителя авторитетом бессмысленно и даже вредно.
Рассердилась по-настоящему она тогда, когда, споткнувшись, Регрет рассыпался в ругательствах, отводя в них особую роль Инферно — тогда Мисия вместо попытки подхватить под руку сдержала свой порыв и нахмурилась сильнее обычного.
— Кто вообще научил тебя таким словам, Карминоу Регрет? И знаешь ли ты, что я теперь в полном праве заподозрить тебя в связи с тем, что ты так усердно ругаешь? — теперь не "многоуважаемый Клык", как Мисия называла его, когда хотела лишь слегка задеть, а настоящий признак недовольства.

Хмурое выражение прочно застыло на её лице, залегло морщинкой между бровей и заставило поджать губы. Не то что бы она всерьёз верила, что Регрет знается с демонами — иначе, получается, в Империи творились совсем чудные дела, — но и вольность в выражениях совсем не одобряла.
Только стремление всё-таки попытаться вызнать чуть больше, чем он рассказывал обычно, останавливало её от лекции на тему невоздержанного языка и упоминания сил, которые были противны самой её природе. Но повисшему напряжению не помогала и ирония Клыка — Мисия сжала губы ещё сильнее и молчала дольше положенного, прежде чем всё же ответить:
— В мою работу не входит обязанность гулять по трактирам, Клык, — как она бы не пыталась, шутливая приставка "многоуважаемый" в этот раз совсем не хотела лезть на язык, — Особенно вечерами в такую погоду. Я готовлю у сестры дома, с ней же провожу свободное время. Но, с тех пор как вы оказались под моей опекой, — может, она бы и не начала это, не пытайся Клык сдобрить свой вопрос иронией, — я и правда питаюсь тем, на что будет воля Люммина.

Искры недовольства погасли так же быстро, как и вспыхнули, уступая место слабому чувству вины — да что же она, в самом деле? Если даже отбросить саму идею того, что ей нельзя злиться на того, кому она обязана помочь, прикрывшись не имеющей веса отговоркой, что сейчас у неё свободное время (чепуха какая), то даже мимолётные упрёки в адрес невиновного казались теперь совершенно бесстыдными.
Мисия закусила губу и уставилась себе под ноги, чувствуя, как горят от стыда кончики ушей. Всё ведь верно: и традиции Иридиума, предписывающие мужчинам позаботиться о девушках; и простое объяснение познаний в демонологии, сказанное с каким-то мрачным отчуждением; и даже признание того, что он доставляет проблемы, переводившее обмен колкостями, зашедший слишком далеко, в совсем другое русло.

Горион, представший перед её мысленным взором, до боли знакомым жестом развёл руки и закатил глаза, но теперь большим дураком в глазах наставника был отнюдь не Регрет. И, пусть воображаемый Горион был порождением лишь её совести, Артемисия была уверена: именно это он бы и сделал, как часто делал в адрес Ковераса, доведись ему стать свидетелем этой словесной стычки.
А чем она, часто смотрящая искоса на состоящего сплошь из цинизма второго ученика, теперь от него отличалась?

— Не тебе нужно извиняться, Рег, — виноватая улыбка прочно прилипла к её лицу, но смотреть в его сторону Мисия не решалась, продолжая разглядывать каждый попавшийся на пути камешек и вцепившись в свой плащ так, будто ей некуда было деть руки, — Если уж кто и несёт вину, то я сама — это я выбрала свой путь. Не будь здесь тебя, я бы всё равно возвращалась домой поздно, потому что моя учёба этого требует. И даже потом, когда учёба закончится, я всё равно должна быть готова открыть двери страждущему и в любой момент сорваться в дорогу — таков путь целителя.
Побелевшие от напряжения пальцы отозвались неприятной болью, и Артемисия перестала цепляться за плащ, спрятав под него руки не для того, чтоб отогреть, а просто потому, что ей очень хотелось сжать кулаки в бессильном недовольстве по поводу самой себя.
Нет, ей ещё не скоро заслужить брошь. Пока она не научится улыбаться в ответ на любую колкость и вовремя опускать взгляд, загоняя подальше свою гордость, об этом можно даже не начинать думать. Сейчас же — полный провал по всем фронтам, и оправдываться, что Регрет пациентом считался лишь условно, было недостойным.

— Не проси меня забыть, потому что это вряд ли поможет, — честно призналась Мисия относительно просьбы немедленно забыть упоминание братьев и сделать вид, что ничего не было, — Я вообще не забываю вещи, которые ты говоришь. И часто о них думаю, потому что мне нужно понять, почему даже Министерство...
Она мотнула головой, оборвав себя на полуслове. Зачем? И так понятно — "почему даже Министерство не справилось с тобой".
— Что ж, — своими словами она как бы подводила итог, — в отдалённом будущем мне тоже придётся этому научиться. Вряд ли у меня будет возможность уделять время приготовлению пищи, когда к закату я уже должна буду быть в другом месте.

Получалось, что за эти две недели его привычный уклад жизни был нарушен, пусть и не отдыхом в роскошных покоях, а всего лишь одной каморкой и новообретённой привычкой Артемисии приходить и слушать. Посоветовать ему отдыхать почаще?..
Ну, как бы ни был прекрасен этот совет, даже Мисия могла догадаться, что это невозможно.

— Тебе не тяжело? — по её тону было сложно понять, спрашивает ли она о таком укладе жизни, или о ногах, или обо всём сразу. Тем более, что смотрела Мисия всё ещё куда-то вниз, изучая дорогу под ногами.

Может быть, она бы и дальше смотрела только себе под ноги, если бы Регрет не сделал то, что обычно делала её старшая сестра, стоило Мисии впасть в подобие уныния: похлопал по плечу, возвращая в реальность. В точности так же, как и Лити: мимоходом и ободряюще, как будто не его только что попрекали по не совсем заслуженному поводу.
Из-под маски Клыка опять вылез мальчишка, который в первый же день знакомства сыпал вопросами на грани хорошего воспитания, и Артемисия в очередной раз признала для себя, что не понимает, кто из этих двух является более настоящим.
Одному ей хотелось помочь, а второй стремился помочь уже ей и всем, кто попадётся под горячую руку.

— Если бы ты был целителем, то моя помощь бы не потребовалась, — хоть она и обернула эти слова в мягкую улыбку и тёплый тон, это всё ещё был лёгкий упрёк, пусть и уже не такой серьёзный, как прежде. — Знаешь, что главное для целителя? Исцелить самого себя, чтобы не дать своим проблемам вмешиваться в работу. Ах, если бы это было так легко, просто взять и исцелиться, чтобы потом исцелить других, — не давая зацепиться за эти слова, Мисия развела руками и возвела глаза к небу, достаточно успешно пародируя Гориона, — На деле же на это уходят годы.

Кровь бросилась к ушам снова — как же хорошо, что румянец первым покрывал отнюдь не её щёки, позволяя спрятать его хотя бы на первых порах, — стоило ей понять, как именно Рег охарактеризовал вечера, где она играла роль внимательного слушателя.

— Вряд ли уже узнаю, — пробормотала Артемисия, наконец-то подняв взгляд и уставившись куда-то перед собой, — Видишь ли, уже то, что мы провели вместе столько времени, наверняка является одним большим исключением из правил. И меня, как целителя, совсем не должна волновать твоя работа — только твои ноги. И, может быть, совсем чуть-чуть, содержимое твоей головы.

Она не вмешивалась и не перебивала, когда Регрет начал перечислять правила жизни в путешествиях, и даже внимательно посмотрела на каждый загнутый палец, будто за ними стояло нечто большее, чем желание рассказать обо всём красиво. И правда полезные советы, придраться — если бы она вообще хотела придираться — невозможно.
— Спасибо за важный урок, многоуважаемый Клык, — в этот раз она не пыталась его задеть, прибавляя к обычной мягкости немалую долю уважения, — Когда-нибудь я обязательно помяну тебя добрым словом.

Как и ожидалось.
Только напомнила — и вот снова. Вроде бы это подтверждало правоту её мыслей, да только значило, что толку от её стараний не будет никакого. Всё упиралось в самого Рега, а она занимала всю ту же роль стороннего наблюдателя, не способного вмешаться и помочь по-настоящему.
— Можешь опереться на меня, если хочешь, — вздохнула Мисия, мотнув головой в сторону своего плеча, — Но пока всё именно так, как я и думаю. Как будто твои ноги сами не хотят ходить туда, куда тебе нужно — вот только обсудить я это предлагаю уже на месте. Жаль будет, если твои ноги обидятся на мои смелые предположения, тебе не кажется?

Что ж, в одном Рег был прав — задеть её пустяковой фразой ему всё же удалось. Нечестно.
— Нечестно, многоуважаемый Клык, — пробормотала Мисия, надеясь, что ветер, продолжавший трепать её плащ, подхватит эти слова и унесёт как можно дальше, прежде чем Регрет ухватится за них и начнёт задавать вопросы. Хорошо, что от помощи он в итоге отказался — как всегда, другого ждать не следовало, но даже эта мелочь помогала ей удержаться от тоскливых вздохов и печального изучения каждого камня на пути, благо теперь можно было медленно-медленно отойти чуть в сторону, не замедляя шага, и постараться выкинуть из головы саму идею жаловаться на то, что ей тоже будет не по себе от утраты ставшего привычным уклада жизни.

К счастью для неё, темнело быстро, и скоро не только ветер стал её невольным помощником, но и темнота, надёжно прячущая любую игру выражений лица, превращая всё в игру теней и отблесков факелов. Хотя, чем дольше длилось молчание, тем спокойнее становилось на душе, потому что молча было легче думать о чём-то отвлечённом или заранее распрощаться с Клыком, вознамерившимся покинуть каморку как можно скорее. Люди вообще прекрасны, когда молчат — а вот когда открывают рот, начинаются проблемы.
А к хорошему — как верно сказал Регрет, пусть Мисия не ответила ему ни словом, ни даже кивком, — люди действительно быстро привыкают. Да и архоны, если хоть на секунду будут с собой честны, тоже.

___________________________________________________

Запах еды достиг её разума быстрее, чем Регрет представил пузатое здание, махнув в его сторону рукой, и Мисия готова была признать, что этот запах превосходил все её ожидания. Нет, даже не так: пахло здесь лучше, чем от любого блюда, которое ей когда-либо удавалось приготовить своими руками.
Мисия строго-настрого приказала самой себе не таять от восхищения, и вдруг осознала, что они просто стоят, а Регрет и подавно смотрит куда-то в сторону своей руки, как будто советуясь с ней по поводу планов на посещение.
Ну вот. Снова.

Губы сами собой сжались в тонкую полоску, и вполне естественным начало казаться совершенно дикое желание вцепиться в плечи Регрета и, в порыве жалости, граничащей с обидой, настойчиво попросить немедленно рассказать ей всё и обо всём, потому что она же хочет помочь, и Горион хотел ему помочь, но Горион устал сталкиваться с этим — и она, в общем-то, ещё не устала только потому, что Люммин учил терпению и милосердию в адрес других. С другой стороны, никакого права на это у неё не было, как и совершенным унижением было бы дать себе волю давить на кого-то, кто сам не готов открывать ей душу.
Оставалось смириться с тем, что ей предоставили прекрасную возможность научиться терпению большему, чем у неё было раньше — а она-то, наивная, полагала, что оно у неё безграничное.

Регрет взял её за руку, и Мисия вздрогнула — для её замёрзших пальцев чужие казались почти обжигающими. Внутри трактир встретил их теплом и терпкой смесью запахов, перебивающих подчас даже ароматы еды. Шум бил в уши не хуже ветра, и теперь можно было сколько угодно жаловаться себе под нос о том, как странны люди.
Она, впрочем, пользоваться этой возможностью не стала. Разве что, когда речь зашла о комнатах, растерянно заморгала — для неё "комната" означала отнюдь не закутки, на которые был поделен зал, а нечто более закрытое, но, к счастью, в виду имелись именно они.
По крайней мере, если каким-то чудом здесь окажется кто-то из пациентов Гориона или соратников Ордена, обвинить её будет не в чем.
Мисия зацепилась за ничего не значащую фразу "как обычно", означавшую, что Регрет здесь бывал чаще, чем можно было ожидать, и в итоге потеряла возможность для полноценного приветствия — да от неё, похоже, ничего и не ждали. Занятный — иначе описать его внешность Мисия не могла — человечек и Регрет не особо обращали на неё внимания, а вмешиваться и обрывать их короткий обмен фразами было ещё невежливее, чем обойтись коротким кивком и так и не назвать себя.

Регрет перестал цепляться за её руку только когда они оказались на месте. Мисия, не снимая плаща, села поближе к стене и сложила руки на коленях, повинуясь вбитому в голову правилу не держать их на столе.
— Пока ничего, — во-первых, она даже не знала, что здесь подают, во-вторых, идея ничего не есть и, тем самым, сохранить своё упрямство непобеждённым, всё ещё занимала какую-то часть её мыслей.

Ну, не то что бы его это остановило. Если зайти в этом суждении немного дальше, то Клыка вообще вряд ли бы остановило хоть что-то, даже если бы — особенно если бы — Мисия наотрез отказалась хоть что-то заказать и есть в принципе. Впрочем, положиться на него не казалось такой уж плохой идеей, особенно когда собственные решения появляться не торопятся.
Но, в таком случае, оставаться в плаще больше не имело смысла — Мисия осторожно выбралась из-за стола, чтобы снять плащ, неловко запуталась в его складках и постоянно заедающей застёжке — то, что она не торопилась плащ портному, чтоб заменить помутневшую пряжку, сначала было принципом, сводившимся к гордому желанию заменить застёжку непременно на брошь с лунным камнем, а потом отступать стало уже глупо, — и наконец, бережно свернув, уложила на скамью рядом с собой. После этого можно было снова сесть и снова сложить руки, ничего не выражающим взглядом изучая стенку прямо напротив — и, хотя прямо напротив старался маячить Регрет, Мисия смотрела мимо с таким видом, будто на стене было что-то не в пример интереснее.

Долго молчать, впрочем, всё равно не вышло.

— Так не пойдёт, Рег, — мягко, но уверенно ответила Мисия, стоило ему начать задавать вопросы о её семье. — Ты сказал мне забыть о твоих братьях, поэтому и о моей сестре спрашивать не стоит.
Закушенная губа и отведённый взгляд Регрета лучше любого извинения говорили, что счёт взаимных щипков если не сравнялся, то прибавил в весе с её стороны.
Ей, конечно, было не жалко рассказать о Лити. И о том, что есть ещё Тэя — да она ведь упоминала уже о них обеих, но лишь мимоходом и при случае. Но откровенничать о своей семье хотелось ещё меньше, чем о вопросах веры при их первой встрече — в конце концов, она тоже имеет право молчать, раз у него такое право есть по умолчанию.

— Меня, как и любое человеческое существо, беспокоит сила привычки, — отсутствующим тоном продолжила Мисия, как будто это логично происходило из её отказа что-то рассказывать о сёстрах, хотя Регрет уже успел попытаться сменить тему, — Видишь ли, болтать с кем-то по вечерам, пока переписываешь все заметки за день, гораздо продуктивнее, чем умирать от скуки, пытаясь сделать это же в одиночестве. Но, вот в чём дело, сколько бы мы не болтали, я так и не узнала, почему в тебе возникла эта заноза.
Мисия в который уже раз развела руками, но закатывать глаза не стала.
— Да и вообще ничего не узнала, если говорить начистоту. Ты не говоришь о том, от чего тебе может быть больно, и ты в своём праве. Да только за этот месяц весь пройденный тобой путь так и остался полностью твоей заслугой. Оттого я и не знаю, Рег, — она замолчала и снова уставилась в стену.
Прошло достаточно времени, прежде чем Артемисия продолжила, наконец посмотрев на чужое лицо так, как смотрела на него в первый раз: словно пытаясь увидеть ещё что-нибудь помимо очевидного. Для полного сходства не хватало только вцепиться ему в подбородок, заставляя смотреть себе в глаза — но таких порывов ей совершать уже не хотелось.
— Ни как тебе помочь, ни возможно ли это в принципе. Так что цепляться за привычки в таком случае и вовсе... стыдно, не находишь? Я тебе не помогла.

Только когда улыбка исчезла с лица Регрета — медленно-медленно, как будто время замедлило свой ход, — Мисия поняла, что совершенно зря раскрыла свой рот и решила разоткровенничаться. Светоносный Люммин, ей определённо стоило прикусить язык и больше не заводить тему привязанностей, потому что каждая попытка оборачивалась катастрофой. Но то, каких масштабов оказалась конкретно эта катастрофа, она не смогла бы предвидеть даже в самом смелом предположении.
Из-под личины растерянного мальчишки опять вылез Клык — и не тот, к которому можно было бы обратиться "многоуважаемый" в шутку, — а его "не понял" звучало не с недоумением, а как если бы он обнаружил в вине совершенно ничем не замаскированный яд и теперь не понимал, кому хватило наглости.
Артемисия почувствовала себя этим самым ядом в чужом вине, и только пришедшее на помощь спокойствие избавило её от необходимости унизительно поёжиться не от страха даже — от осознания того, настолько неуютным стал этот закуток, и насколько она была сейчас отрезана от шумной публики. Кровь ударила в голову, возвращая пусть и вымученную, но всё же уверенность в себе, и на вопросительно-напряжённый взгляд она ответила взглядом спокойным, не стремящимся изучать стенку или собственные колени.
Взгляд ясно говорил: давай, напади, если тебе станет легче, я не боюсь, и даже потом не буду держать зла.

В эту игру могли играть двое: если он — Клык, то она — сестра милосердия под защитой Ордена, и бояться его уж точно не будет. И, чего уж, так было даже проще: мальчишка вызывал в ней чувство смутной вины, а с Клыком можно было говорить почти на равных.
Мисия медленно-медленно, в пику своим привычкам, положила руки на стол раскрытыми ладонями вверх — простой жест, напоминающий, что оружия при ней не было. С кем-то иным могло бы хватить и этого, вот только они оба знали, что две персоны, застывшие друг напротив друга, вообще-то, маги. Но оставалась смутная надежда на то, что её жеста, прямо говорившего о безоружности, хватит на первое время.
— Твоя болезнь никуда не делась, — каждое слово приходилось выговаривать чуть ли не побуквенно, взвешивая, что вообще она может сказать, а насчёт чего лучше вообще не заговаривать, — а если и исчезла, то причин я как не знала тогда, так не знаю сейчас. И никто не знает.
"Особенно ты", подумалось ей, но по очевидным причинам эту мысль пришлось оставить при себе.

А потом Клык растерянно позвал не её, а как будто кого-то другого — короткое "Арти" абсолютно точно никогда не говорилось в её адрес, — запнулся, поправил себя и уставился в сторону двери. Но это, несмотря на растерянность, всё ещё был Клык, похожий на сжатую пружину, а не смущённый Регрет, не знавший, куда себя деть.
Любой, даже самый умный шаг, приходилось взвешивать и обдумывать — вот только времени на раздумия не было, да и возможно было бы назвать следующий шаг умным, Артемисия не знала. К счастью или несчастью, других мыслей всё равно не было, и этот шаг как-то сам собой остался один, а бездействовать было ещё хуже.
Поэтому она осторожно, будто собиралась засунуть пальцы в мышеловку, и не сводя глаз с Регрета, буравившего взглядом дверь, потянула руки вперёд, так и не отрывая их от стола, и накрыла ладонями чужие пальцы, пляшущие нервный и тревожный танец, заставляя перестать и заодно удерживая.
Осторожно, как с раненым зверем, который в любой момент мог сорваться в силках и ранить не только себя, но и невольного помощника. Крепко, потому что взгляд в сторону двери ей совсем не нравился, хотя, чего уж, при желании он мог её запястья переломить одной рукой — и вот тогда-то магия ей точно не поможет.

— Я хочу услышать, что с тобой всё будет в порядке, — как будто бы невпопад ответила Мисия, продолжая держаться за чужие руки. Говорить что-то ещё, сдабривая и без того высокие заявления большим привкусом того, что Клык мог принять за фальшь, она посчитала ненужным.
В конце концов, на кону всё ещё, возможно, стояли её запястья или хотя бы пара пальцев. Или — что гораздо важнее — остатки здравомыслия Клыка.
На её счастье, больше говорить пока не пришлось: Клык заговорил сам, надтреснуто изливая короткую историю о дружбе длиной в четыре дня, и Мисии пришлось удерживать на лице всё то же спокойствие, не позволяя пробиться удивлению.
Четыре дня. Всего-то. Как мало надо людям, чтоб стать друзьями — и всё равно нельзя удивляться. Особенно потому, что четыре дня не закончились разошедшимися дорогами, а оборвались самой настоящей смертью, без лишних оговорок. Все возможные вопросы, которые мог бы задать кто-то другой — Мисия не могла, потому что вмешиваться считала преступлением — за неё задал Клык и сам же ответил.

Но всё же, когда она услышала имя, удержать на лице спокойную и внимательную маску не удалось — Мисия растерянно моргнула, повторяя про себя сначала своё имя, потом чужое. Люммин, какая ирония, и правда.
Смерть — явление, как известно, неизбежное для всех, — как будто заглянула через её плечо и усмехнулась где-то рядом. Какая ничтожная разница, был Артемис и нет. Зато есть она, совсем на него не похожая, с именем, которое выбирал ей лично отец. Пока что есть.
Мисия сдавленно выдохнула, потому что грудь сдавило от не самой приятной правды и от осознания того, что эта правда едва ли единственная и самая неприятная из того, что ей ещё могут сказать. Теперь уже она была готова бросать тоскливые взгляды в сторону двери, да только для этого нужно было повернуть голову, а шея казалась деревянной. Как и собственные пальцы. Как и разум, до этого пытавшийся что-то анализировать, теперь растерянно опустел, лишившись всяких мыслей, и даже шум остальной части трактира достигал её пустой головы как будто через стёганое одеяло.

Один раз ей довелось рухнуть прямо с пегаса, благо, не в полёте, а на земле — тогда из неё будто весь дух выбили, и она просто лежала молча, не в силах выдавить из себя крик, пока цепкая хватка боли не отпустила её грудь. Жизнь оказалась строптивее любого коня и падать оказалось куда неприятнее.

Когда у неё хватило сил хоть что-то сделать, она отпустила чужие руки, подалась назад и, уже не стесняясь своей растерянности, закрыла глаза ладонью, больно надавив на веки.
— Извини, Клык, — глухо, потому что даже язык ворочался во рту как сухая коряга, — Я хотела тебе помочь, но теперь понимаю, что это было невозможно с самого начала. Во всяком случае, не с моим именем.
Совпадение было таким, что её, несмотря на почти живое тепло в трактире, бил озноб, и даже плащ бы этому не помог.
— Если тебе станет легче, не зови меня больше так. Называй Мисией — или не называй никак вовсе.
"Всего-то ничего осталось", хотелось сказать ей, но заговорить о будущем теперь не получалось совсем.

Отредактировано Artemisia (2022-04-19 16:30:44)

Медленно-медленно к ней возвращалось выбитое из-под ног равновесие, а цепкая хватка в груди слабела, позволяя вздохнуть чуть более свободно.
Темнокровым, наверно, проще — у них вся жизнь одна сплошная Священная Война, и закидать противника собственными трупами сойдёт за вершину тактики. А её терзали совсем другие желания: не просто умереть, а постараться спасти за отведённое время всех, кого удастся. Не тщеславия даже ради, а просто потому, что кто-то должен.

— Я редко думаю о смерти, — слова давались легче, на место оцепенения пришла вымученная отрешённость, как будто говорила она уже не о себе, а о ком-то другом, — О своей, конечно. О чужих думать приходится, видеть тоже приходится. Нельзя закрывать глаза, когда кто-то умирает, даже если лично ты уже всё сделал и искренне считаешь, что больше ничем помочь не в силах. Именно потому и нельзя, чтоб умирающий видел не слабость и желание сбежать, а то, что рядом всё ещё кто-то есть. Чтоб в своём пути туда, — она запнулась и снова потёрла переносицу, — не остался один. Но знаешь, умирать не хочется даже мне.
Куда проще было бы сказать что-нибудь вроде "ну, я тоже могу стать твоим другом". Какой-нибудь более непритязательный человек или вифрэй именно это бы и брякнул, но Мисия не могла.
Ни другом счесть, ни даже пообещать, что когда-нибудь они обязательно ими станут. С Артемисом Клык успел подружиться за четыре дня, а с ней за два месяца они разве что стали средней паршивости собеседниками.
А ещё это означало залезть в рану ещё глубже. Будто она и так не покопалась в ней с неаккуратностью плохого коновала.

— На самом деле заметно, — мягко улыбнулась Мисия, снова сложив руки на столе — приличия соблюдать было уже как-то поздно. — Только не обижайся. У меня их вообще нет, кроме семьи.
Не называть же другом второго ученика Гориона, с которым у неё получалось только спорить.
— Но кто сказал, что их должно быть много, Рег?

Ей, на самом деле, хотелось снова взять его за руки и сказать "ты обещал, так что постарайся". И, если бы трактирщик не появился так внезапно, а подождал хотя бы пару минут, скорее всего, она бы так и сделала — но всё вышло как вышло, и их теперь разделял не только стол, но и вино с тарелками. Красиво, но теперь взяться за руки стало почти невозможно.
Мисия снова сложила руки на коленях и уставилась на то, как Рег разливает вино по кружкам. Тяжёлый вздох — какой уже за этот вечер.
— Рег, я не пью. — вообще-то, можно было сослаться и на принципы их народа, избегавшего пороков всеми силами, но, что-то ей казалось, её личный отказ он примет получше, чем все принципы. — Так что могу выпить с тобой воды и обещаю не читать нотации о том, куда ведёт пьянство, договорились?

Отредактировано Artemisia (2022-04-19 19:33:58)

— В лучшем случае мы думаем о своей смерти со страхом — или же предпочитаем не думать о ней вовсе, — несмотря на то, что пить вино она не собиралась (а Рег не собирался настаивать), Мисия обхватила ладонями прохладные деревянные бока кружки с вином, потому что изрекать такие вещи казалось правильным с чем-то в руках, а не безвольно сложив их на коленях, — Когда кто-то умирает, для него всё заканчивается, а вот для окружающих это... — здесь бы действительно стоило выпить хотя бы воды, но трактирщик, несмотря на окрик Рега, не появился в их закутке мгновенно, а пить вино сразу после твёрдого отказа было глупостью. Пришлось сглотнуть слюну, сжать пальцы чуть сильнее и продолжить, — только начало горькой утраты. Поэтому ты можешь не бояться о себе, но чьё-то сердце — будь уверен — будет разбито, если умрёшь ты. Так же как и тебе будет больно от чужих смертей. Получается, что, умирая, мы не только лишаемся своей жизни, но лишаем кого-то своего присутствия, а наша жизнь принадлежит нам в той же мере, сколько и окружающим. Ты не думаешь?

Трактирщик принёс кувшин, и Мисия, наконец-то налила себе воды в услужливо поставленную на стол кружку и, для надёжности, влила туда немного вина, чудом не расплескав его. Пара капель всё же пробежалась по деревянным бокам, стекая на стол, и Мисия вздохнула: какое, право, расточительство, кормить этот видавший виды стол хорошим вином.
А потом наконец-то отпила получившуюся смесь, держа кружку почти по-детски — сразу двумя руками. Вода с примесью вина смывала напрочь горький привкус всех предыдущих бесед, позволяя найти слова получше и не мучиться в попытках сказать всё правильно.
— Не знаю даже, хорошо это или плохо. — даже сильно разбавленное вино ещё сохраняло какой-то слабый привкус давно собранного винограда, оставляя его на языке слабым отпечатком. — Мы всегда полагаемся на свою семью — на Люммина в первую очередь, но семья следует сразу за ним. И на друг друга тоже можем положиться — должны положиться, — Мисия надавила на слово "должны", ставя кружку на стол, — Поэтому одиночество нам не грозит.
К еде она не притронулась, так и продолжая цепляться за кружку — теперь уже с водой.
— А ты, Рег, — Мисия чуть наклонила голову набок, смотря на него теперь чуть искоса, — Как ты справляешься в одиночку?
Вообще-то, больше подошёл бы вопрос, не боится ли он этого одиночества. Но, даже если боялся — особенно, если боялся, — требовать в этом признания было глупо и жестоко. Ни глупостью, ни жестокостью она не страдала.

Отредактировано Artemisia (2022-04-19 23:15:26)

О том, куда именно попадают архоны, ей говорить не хотелось. Будто мало было истории об Артемисе, заставившей её почти по-настоящему ощутить присутствие смерти, с которой ей и самой неизбежно придётся встретиться и уплатить долги, так ещё и знание того, что её ждёт только растворение в Свете, вернуло бы беседу в прежнее русло мрачной тоски.
У Артемиса хотя бы была надежда встретиться с богами, а она, с таким похожим именем, превратится в первооснову и перестанет быть хоть чем-то от себя прежней.
И, то ли разведённое, но всё же вино тому виной, то ли просто годы вдали от Эдена, где было гораздо проще смириться с такой участью, делали её ближе к людям, чем ей было положено, но Мисия — да простит её Люммин за эту минутную слабость — совсем не хотела заходить за эту черту.

Но Регу, к счастью, вовсе не нужны были её рассуждения о загробной жизни. Ему нужно было говорить, и он говорил: об Инносе, о котором Мисия, конечно же, знала, о семье, от которой был оторван, и ни о чём конкретно. О боге, которого должен был почитать, упомянул лишь вскользь, как по заученной материнской реплике, сказанной пятилетнему сорванцу перед визитом в храм. О семье, которую, по его словам, любил, сказал и того меньше.
Между ними всё ещё был не только стол, но и невидимая преграда, за которую заходить теперь хотелось ещё меньше — она вот попробовала и увидела то, с чем хотелось бы помочь, да только для этого и правда надо быть хотя бы другом.
Поэтому лучшим выходом было не пытаться пересечь черту вовсе, оставив всё как есть, и восхвалить высшие силы уже за то, что он всё-таки пошёл на поправку.

Трактирщик вернулся в третий раз, на этот раз уставив стол ещё большим количеством еды, от которой исходили такие запахи, что Мисия не выдержала и отщипнула сначала кусочек плода, похожего на звезду — похрустывающая сочная мякоть расплылась на языке, перебивая вкус воды с вином, — потом, осмелев, принялась за мясо, и, что могло удивить любого наблюдателя, гарниром ей служили фрукты, а не овощи, оставленные как будто целиком на долю Клыка. Ими она перебивала остроту и придавала мясу куда более интересный вкус.
Застольные беседы полагалось вести не с набитым ртом (хоть Мисия и брала небольшие кусочки и никуда не торопилась), поэтому их разговор заметно затормозился. По-хорошему, замолчать до тех пор, пока еда не кончится, ей мешало только то, что Рег тоже не молчал.
Хотя вклиниться в эти рассуждения было куда сложнее — они будто говорились просто так, не желая быть услышанными.
— Если тебя это устраивает, то это не самый плохой способ жить, — лучшего на ум просто не приходило. Нет, она не могла не зацепиться за любовь к разговорам с самим собой, упомянутую мимоходом, но спрашивать вслух не стала.
Единственным разумным объяснением разговоров без собеседника были молитвы, да только он сам сказал, что Иннос ему не ответил, и, может быть, потому он продолжал говорить, уже не ожидая услышать ответов, но не в силах молчать.
Если так, то ей действительно хотелось ему помочь и напомнить, что ждать от любого божества задушевных бесед было бы... неправильно, пусть будет так. Что иногда божественное влияние проявляется в вещах, которые кажутся обычными. Что, если его не слышит Иннос, то может услышать Люммин, но умом она понимала — не поможет. Не готов он, спрятавшись от остальных, просто взять и разом услышать хоть какие-то обнадёживающие слова.
Оставалось есть. Слушать. Пить разбавленное вино.
И жалеть, что заставленный тарелками стол всё так же мешал взять Клыка за руку снова, чтобы хотя бы на минуту дать ему поверить в хорошее.

Некоторое время спустя

Несмотря на то, что она никуда не торопилась и не стремилась набить живот до отвала, в какой-то момент тарелки почти опустели — сколь значимым был её вклад в это, Мисия сказать не могла, потому что съела ровно столько, сколько было достаточно для хорошего ужина.
Время неумолимо подбиралось к границе, после которой заявиться домой в одежде, основательно пропитавшейся запахом вина и еды, было совсем уж неприличным. И, пусть Стрелиция ей поверит, потому что знает о честности Мисии, объясняться по поводу походов в трактир с тем, кого поручено лечить, ей совсем не хотелось.
Мисия давно уже бросала многозначительные взгляды на дверь, но заговаривать о том, что ей пора отправляться домой, пока не пыталась.

Отредактировано Artemisia (2022-04-20 01:57:13)

К счастью, говорить ничего не пришлось. И объяснять тоже.
Регрет просто поднялся со своего места, подал ей руку, а дальше Мисия оглянуться не успела, как оказалась на ногах и в плаще, застёгнутом по всем правилам. И уши у неё не покраснели только потому, что уже успели налиться краской от выпитого вина, хотя на её долю пришлось едва ли больше четверти кружки, и то разведённой водой.
— Я бы тоже не хотела, чтобы тебе пришлось доказывать страже своё право ходить ночью с будущим целителем, многоуважаемый Клык, — мягко улыбнулась Мисия, зачем-то поправив застёжку, хотя никакой реальной необходимости в этом не было. — Представляешь, какие пойдут слухи?

Впрочем, любой, взглянув на её выражение лица, мог легко догадаться, что эти слухи волнуют её чуть менее чем никак. Даже если этот любой был Клыком, догадаться было не так трудно.
Трактирщику тоже досталась своя улыбка — раз уж золотой пришлось заплатить Регрету, — и лёгкий поклон. Обещать непременно вернуться и записать это заведение в список своих любимых Мисия не стала, хоть и признавала все достоинства местной кухни, а рассыпаться в похвалах было уже поздно — трактир постепенно пустел, и задерживаться здесь для безукоризненно вежливых комплиментов означало отнять время у хозяина.

Ночные улицы встретили её холодом, который после жаркого, почти живого воздуха трактира ощущался ещё сильнее. Та малая доля хмеля, что ей досталась, выветрилась с первым порывом ветра, ударившим по лицу, и Мисия поёжилась. Да, осенние ночи здесь действительно холодные, и всё, чего хотелось в такую погоду — поскорее оказаться под крышей дома, протянуть руки к очагу и сидеть так долго-долго, пока пальцы не начнут побаливать от ровного жара.
Лити наверняка оставила ей ужин и сейчас ждёт за столом, с одной свечкой, потому что в полной темноте архонам всегда становится не по себе — ночью даже Люммин закрывает глаза, а за помощью к Свету взывать куда сложнее. По этой же причине и Мисия не любила темноту, а свечи всегда составляли немалую долю их трат, и по всё той же причине она редко выходила на улицу ночью. И даже сейчас, несмотря на присутствие Клыка, ночной город казался совсем неуютным.
Её беспокоила темнота, а Рега, тем временем, куда более насущный вопрос.
— Я... Не уверена, Рег, — на этот раз ему досталась виноватая улыбка. Мисия пожала плечами и без особой надежды осмотрелась вокруг, — Видишь ли, я не знаю точно, где мы сейчас с тобой находимся.
Объяснять, что без этого она не сможет найти дорогу, было совершенно не нужно. Как и то, что координаты дома Стрелиции до сегодняшнего дня ей были совершенно не нужны, потому что свитки телепортации были совершенно ненужной роскошью.

— По крайней мере, многоуважаемый Клык, — Мисия улыбнулась ещё шире и повторила его жест, точно так же прижав палец к губам, — вы сегодня превзошли все пределы своей честности.
И правда, за один только сегодняшний день она узнала больше, чем за два месяца — жаль, что ни с кем другим этот метод не применишь: неизвестно, что откажет раньше, её рассудок или кошелёк. Удивительно непродуктивный день относительно целебной практики и удивительно продуктивный относительно сложных взаимоотношений с Клыком.
— А вот так, — она пожала плечами, уже не с такой виноватой, а больше рассеянной улыбкой, — Не знаю. Знаю, сколько поворотов нужно сделать, если выходишь из Ордена в сторону лотка булочника, и что это совсем рядом с местами, куда лучше не соваться даже днём.

Рег с таким видом посмотрел вверх, что ей захотелось — и на этот раз в округе не нашлось героического стола, чтобы вмешаться, — ткнуть его пальцем в щёку, просто чтоб посмотреть, не сдуется ли его важность хоть немного. Что Мисия и сделала, отдёрнув руку быстрее, чем её смогли бы поймать. И сразу же пустилась в объяснения, уложившиеся в краткую инструкцию:
— Два поворота пропустить, один налево, пройти прямо мимо моста и снова налево до самого конца. — вообще-то, в точности количества поворотов Мисия не была уверена, потому что ей в голову не приходило учитывать переулки, и вообще считать приходилось лишь примерно, запоминая не повороты даже — мелкие приметы, вроде приметной вывески или выбоины в мостовой. Но описывать их, когда они оказались в городе ночью, было ещё бесполезнее, чем положиться на её смутное описание.
Оправдываться перед Лити, похоже, всё-таки придётся.

На этот раз помощь предлагать не потребовалось: весь дальнейший путь им пришлось проделать, держась друг за друга, потому что, как и ожидалось, инструкции определённо не сделали ситуацию легче.
Сперва их занесло в тупик, потому что, ну конечно же, она не учитывала переулки, и они промахнулись с направлением, заложив неплохой крюк. Потом где-то рядом залаяли собаки, и Регрет потянул её за руку, обходя источник лая с неплохим запасом. Когда под ногами внезапно появились обломки, а причудливые силуэты в темноте оказались вовсе не чудесами иридиумской архитектуры, вера в то, что она сегодня доберётся домой, начала угасать, но, почему-то, теперь это не казалось такой же проблемой, как в таверне.
И всё-таки в конце концов дома стали узнаваемыми. Улица внезапно оказалась знакомой, а до дома оставалось всего ничего.
Тогда Мисия, вздохнув себе под нос, остановилась и потянула за собой Рега, заставляя остановиться и его.
— Дальше я сама, — на этот раз она уже не улыбалась. — Вон он, дом сестры — видишь ту крышу? — Мисия мотнула головой, надеясь, что в темноте он разглядит хоть что-то. — Мне бы, конечно, хотелось налить тебе чего-нибудь горячего и дать погреться перед обратной дорогой, но, боюсь, если я приведу тебя домой в такое время, тебе придётся спешно узнавать наши брачные обычаи.

Она аккуратно высвободила свою руку, поклонилась, но всё же не ушла сразу, потому что здесь, в отличии от трактира, на благодарности было чуть больше времени.

— Спасибо, что прогулялся со мной, Рег. — вообще-то, поблагодарить хотелось не только за это, но перечисление всех хороших поступков растянулось бы и превратилось в пресное составление списка. — До встречи завтра — я постараюсь не опаздывать, — она снова приложила палец к губам, повторяя его жест на пороге трактира, а потом резко посерьёзнела, — Только доберись назад, не нарвавшись на неприятности. Обещаешь?
Вообще-то, это неприятностям следовало бежать от Клыка, да и свиток телепортации у него явно был. Но всё равно, перед тем, как развернуться и поспешить в сторону дома, Мисия потребовала этого обещания — и не стала его дожидаться, зная, что и пообещает, и не нарвётся.
А, раз знает, то можно не тратить его время на повторение простых истин. Лучше поспешить туда, где на окне стоит свеча, и где ждёт сестра.

Отредактировано Artemisia (2022-04-20 11:43:01)