Немая, тихая тоска вздымалась в груди, приглушаемая грузными шагами по мокрой траве, беспардонно, нагло обрываемая треском сломанных веток, сорванных варварски лепестков - тело двигалось сквозь сумрачный лес, шумное дыхание отдавало паром внутреннего жара, пар еле видной дымкой клубился от плеч, шеи, рук, бедер. Тут, под кронами деревьев, дождь ощущался иначе, перезвон капели тарабанил по листьям, скатываясь оземь, не успевая достаточно остудить тело так, чтобы какие-то из них начинали неминуемо испаряться. Аль Фалах был спокоен - он просто немного устал, пробираясь по дождливому лесу. Он лишь ненадолго покинул лагерь Иных, дабы чуть осмотреться, отпустить вечернюю молитву в каком-нибудь живописном месте, как его настиг дождь, а за ним пришли ранние сумерки. Низкие тучи укрыли солнце раньше положенного, а непривычный к здешнему зеленому миру шедимец просто растерялся по дороге к палаткам, и теперь просто продирался туда, где, как ему казалось, было открытое пространство.
А тоска все гудела, то растворяясь, то вздымаясь как пробивающийся мираж пустыни... Пустыня. Заря тосковал по родине, пусть и не желал признавать это. Что, какая-то ностальгия по дому? Какие несущественные, жалкие глупости на фоне того, что творилось вокруг! Он чемпион, он избранный, он преодолел многое, и столь многое ещё обязан достичь... И все же, он скучал по изнуряющей жаре, по прекрасным жемчужинам оазисов в бескрайнем белом золоте песков, среди замерших волн дюн, где в дале блестят на палящем солнце сказочные города с голубыми, золотыми, изумрудными, лазурными и сливовыми крышами разномастных луковиц, куполов, плоских, квадратных и вытянух хтоническим барельефом бескрайних трущоб, ремесленных кварталов, базаров. Ему опостылил этот дивный, богатый на дары и враждебный шедимцу мир зелени и влаги, мир, где слабость принимают за силу, а силу - за слабость. Перевернутый мир.
Перевернутый мир... Сумрачная зелень отступила, исторгая из себя черного фариса на изумрудный берег - поросший высокой, сочной травой берег растворялся в сумраке надвигавшейся ночи. Дождь прибил зелень к земле, и лишь порывы ветра заставляли того вздыматься волнами, словно шкура пустынного червя, выброшенного на камень. Она трепыхалась, вдруг обрываясь чуждым, враждебным мраком, а с мраком бездны пришла тревога. Аль Фалах не боялся темноты, но то что они увидел испугало его: бескрайняя, шумная тьма дождливого берега, а там, дальше, бескрайний, холодный Призрачный Предел. Море.
Заря впервые увидел море лишь парой месяцев назад, до селе не знавший, не понимавший самой его концепции. Бескрайний простор соленой воды... Так много воды, что можно было бы напоить весь мир, но воды соленой, словно злобная шутка подлых богов. Вот там вода, которую не изопьет никто, полная жизни, как в насмешку над пустыней. Даже в соленом море жизни больше, чем в суровом Нуаре! Но спокойное море в летний день было похоже на лазурное зеркало, отражавшее облака и свет солнца золотым, протяжным лучом, алмазами сверкавшим на неторопливых волнах.
Это море другим. Чужим. Враждебным... Мокрое от дождя и пота тело Аль Фалаха вдруг исторгло испарину, тревога была похожа на приступ клаустрофобии, словно Зарю поместили в тесный ящик - но вместо него бескрайняя, живая, дышащая бездна.
Его глаз не мог зацепиться ни за что, кроме неясного берега. Он вышел на берег... Уже что-то. По привычке свернутый в тюрбан платок закрывал лицо, но, конечно не спасал от дождя - промокшая ткань отяжелела, простая суконная одежда прилипла к коже, собралась грузными складками, полные влаги. Вне слабой защиты деревьев, Аль Фалах стал промокать равномерно, тело наконец остыло. Заря стянул закрывавшую лицо ткань, вытянул язык и запрокинул голову, позволяя дождю падать на язык, проникать в глотку, пока мрачнокров не смог сделать небольшой глоток, а подождать пришлось изрядно. Он встал на колени, в паре метров от обрыва, сложив ноги вместе, оперев таз о пятка, и сложив ладони на коленях. Прикрыв глаза, он начал молится...
Пугающая бездна вечернего, беспокойного от дождя моря - чем не живописное место для молитвы? Самое красиво из тех, что до селе мог найти Заря, ведь перед лицом наступающей с пугающего моря ночи он словно представал перед взором Всевышнего. Но не видел волн, но слышал их шум, и воображал его как шелест одеяний Его, пытаясь различить шепот теней, обещавших славу и смерть, силу и позор, власть и разочарование.

Открыв глаза, Заря вдруг понял - он был не один. Неужели черный фарис, победитель гидры, избежавший кошмара Дарктула, сражавшийся средь хищных теней Каньона так легко дал застать себя врасплох? Но кто подкрался, кто это был? Никто не подкрадывался. Одинокая, невысокая с метр-полтора тень стояла праве, в метрах десяти. В таком сумраке, на фоне скрытого сумраком моря, за стеной дождя немудрено было не заметить такую кроху. Аль Фалах не чувствовал враждебности, равно как... вообще ничего не чувствовал. Он истинктивно потянулся к оружию, но лишь скупо улыбнулся; конечно, все осталось в лагере. У него с собой был лишь длинный нож на поясе, плохонькой, вероятно, едва ли переживет этот дождливый поход - плохие ножны не спасли лезвие из низкосортного металла от влаги. Все же, больше для своего успокоения, он положил ладонь на рукоять и встал на одно колено, чуть наклонив голову - а может, это было лишь дерево, одинокая, погибшая ива на утесе? Ива? Откуда Заря вообще знал это дерево, и как оно выглядит? Кажется, она было с пышной кроной и стройным, тонким стволом.
Мрачнокров поднялся на обе ноги, и сделал шаг к тени, стараясь аккуратно, но конечно ничто не могло скрыть хлюпанье полных воды сапог и дребезжание ткани на порывах ветра. Может тень испарится? Может это не живое существо, но дух моря, на миг явившейся оглядеть владения земли, так желанные им, но недоступные... Джаронта, река, протекавшая близ Охтари, часто выходила из берегов, ученые рабы и жрецы называли это сезонными паводками, но обывателю это казалось настоящим бедствием, буйствием стихии, с разрушением приносящим в поймы новую жизнь, забирала все, что людишки строили и сеяли, но взамен оставляя свои собственные дары. Поэты, особо пошлые, воспевали сие как акт беззаветной, проклятой любви джинна Воды и Земли - проклятые всегда быть в разлуке, Вода неизбежно выходила из границы берегов, чтобы слиться с возлюбленным. Несусветная чушь, но в силу своего увлечения Аль Фалах читал и такое, и, что греха таить, не самое плохое чтиво, всяк веселее гримуаров почтенных старцев и занудных биографий знати...
- Кто ты? Дух Моря и Тьмы иль человек? Или мираж, и рассудок мой помутнился в тоске о доме? - слова ашрэфи слетели с влажных губ шедимца раньше, чем он успел понять, на каком языке говорит. Впрочем, если это дух или дерево, то какая разница? Всем известно, духи владеют всеми языками, а деревья не говорят вовсе. И все же, через мгновение, Заря произнес на всеобщем: - Меня зовут Аль Фалах. Назовись, если ты живое, - акцент шедимца, выделявшийся на мягких согласных, сразу выдавал происхождение говорившего на общем мужчину. Долгое время он старался прятать его, как мог, но теперь оставил сию затею, едва сдерживаясь перейти на ашрэфи, куда более приятный, мелодичный, нежели прагматичное всеобщее наречие.

Все-таки оно было живое. И оно даже оказалось девушкой, видимо молодой, и очень уставшей - безразличный, низкий голос с приглушенной хрипцой. Так говорила бы девушка, сваленная легкой лихорадкой. Это не было мудрено, учитывая что незнакомка стояла тут Белиар знает как долго, промокшая насквозь, под холодными морскими ветрами. Может, Аль Фалах застал того, чего не должен был? Времена сейчас были тяжелые, и незнакомка могла принять последнее, самое важное решение в своей жизни, и мужчина лишь стал незваным свидетелем сего действия.

Нет, вряд ли. Заря не мог разглядеть лица девушки, сумрак скрывал черты её лица, цвет глаз, бледную кожу, слишком большое сейчас было между ними расстояние - что-то около трех-четырех метров. Стена дождя разделяла их, вмешиваясь в звуки голосов, как беспокойный ребенок, мешающий взрослым разговаривать, и все же мрачнокров слышал все, что тихо, безразлично произнесла Мистле. Так она представилась, и слово это звучало иначе, словно чужое в ряду грубых человеческих стонов, почему-то называемый языком.
- А если нет? - действительно, а что если нет? Чтобы это изменило? Человек привык считать живым и разумным лишь то, что было похоже на него самого, дышало, мыслило, жило. Но Мистериум полнился самыми разными существами, и человек в этом ряду был не самым разумным и безопасным существом, что можно было встретить на вечернем берегу моря. Подумав об этом, Аль Фалах лишь заметно пожал плечами собственным мыслям, выпуская из рук нож, но обращаясь внутрь себя, куда-то под сердце, что начало разгонять кристальную кровь. Все-таки он не был полностью безоружным, покуда оставался мрачнокровом - сила буквально текла в жилах мужчины, и могла дать хотя бы иллюзию защиты. "Иллюзию того, что если придется погибнуть, хотя бы не бесплатно."
- Дождь, ветер. А ещё есть я. И есть ты. Ты ведь говоришь, следовательно мыслишь, следовательно существуешь. Уже что-то, - Заря полностью стянул платок с своей головы, обнажая промокшие, прилипшие к черепу смоляной волос, влага стекала по лбу, путалась в промокшей бороде, опадала на плечи, грудь, спину. По крайней мере, это больше не был сплошной поток воды, выдавливаемый с ткани тюрбана, и он мог смотреть яснее, а вместе с тем дать возможность рассмотреть себя. Впрочем, ночью все кошки серые, не так ли? И этот дождь... Будь мужчина слабее, он сам наверняка уже давно замерз. Но он был свеж, отдохнувший, полный энергии, уверенный в себе - словно в противоположность уставшему, чуть осипшему голосу Мистле.
- Но, если так подумать... Может, это я привиделся тебе? Нет ничего странного, встретить мистерийку на мистерийском берегу, пусть в такую погоду, столь поздний час. Куда страннее, что такой мужчина как я расхаживаю тут совсем один, без оружия, без видимого смысла. Кажется, этикет обязывает меня предложить помощь, укрытие, теплый кров и горячую пищу, но, к сожалению, это невозможно, потому что у меня этого нет. Не для незнакомки на дождливом, вечернем берегу.
Скрестив руки на груди, Аль Фалах чуть склонил голову, разглядывая силуэт девушки с ног до головы, а после сделал пол шага вперед, сокращая расстояние. Ему хотелось увидеть больше, съедаемый любопытством, покуда тоска и тревога в груди сменилась любопытством, и мистической тягой к чему-то холодному, почти мертвому, но все еще живому...